Владимир Рамм: «Враги»! Как много в этом звуке…

[VladRamm]

Это - не вполне новая тема, читатель. Это, скорее. встроенная новелла. Да у меня и нет пока права открывать новые темы, в том числе и в собственной колонке (Это утверждение сегодня, 23.07.12, уже неактуально - право вернулось!). Просто начав и продолжая размышлять над конфликтом-уничтожением, и придя к выводу о его служебной, инструментальной роли, для решения каких-то, обычно выпадающей из рассмотрения, задач, задумался я об этом слове. О слове "враги". В нынешней... Скажу "путинской"... России это слово необыкновенно актуально. А значит... Разберёмся!.. Хотя бы попробуем! �?так...

«Враги»! Как много в этом звуке…

Вот то-то и оно! Как часто мы смотрим,….....…
в какую сторону тянется дым, вместо того,…
чтобы поинтересоваться, откуда дует ветер.
Карел Чапек. «Дым»

Вы знаете, читатель... Я хотел бы продолжить строчку, которую начал цитировать в заголовке. Поэт говорил про Москву – оно всё верно, и я не только не оспариваю его слов, но настолько с ними согласен, что не собираюсь обсуждать. Но я-то говорю именно о слове «враги»... Можно, конечно, начать со слова «враг», но оно просит конкретики, а я говорю о понятии, о значении этого понятия для людей; и в первую очередь, как раз для русского социума... �? название мне виделось сначала именно таким: «Враги»! Как много в этом звуке для сердца русского слилось! Как много в нём отозвалось!.. Но потом подумал, что Вы начнёте задумываться над тем, кто я по-национальности... �? обсуждать... �?ли даже не обсуждать, а сразу Вам станет неинтересно дальнейшее... Я-то себя воспринимаю, как русского, еврея и американца одновременно (и писал об этом), и по значимости – именно в этой последовательности (во всяком случае, до возникновения идей о погромах – в случае погромов я – в первую очередь, еврей). Но не хотел бы пускаться сейчас в обсуждение этой темы (тем более, что и сказано уже достаточно!). �?так, о «врагах»... Ярлык «враги» используется в русской ментальности не просто сплошь и рядом, и издавна... Это... Если составлять небольшой (карманный) словарик слов для общения... Размером, скажем, со словарь «людоедки Эллочки», то понятие «врага», «врагов» окажется одним из первых кандидатов для включения в такой словарь.

Начну с трёх известных строф:

Александр Галич (1963). Вальс, посвященный уставу караульной службы

…Ах, друзья ж вы мои, дуралеи, -
Снова в грязь непроезжих дорог!
Заколюченные параллели
Преподали нам славный урок -

Не делить с подонками хлеба,
Перед лестью не падать ниц
�? не верить ни в чистое небо,
Ни в улыбку сиятельных лиц.

Пусть опять нас тетешкает слава,
Пусть друзьями назвались враги, -
Помним мы, что движенье направо
Начинается с левой ноги!

Пусть друзьями назвались враги... Александр Аркадьевич вкладывает в слово «враги» фактически абсолютный смысл, противоположный черчиллевской идее: «У Великобритании нет друзей и врагов; у неё есть только интересы». Я призываю Вас, читатель, не отказаться от понятия «враги», но исчислять ситуации в терминах «интересов». Это гораздо интереснее!..

Смотрите. «Неправ медведь, что корову съел. Неправа и корова, что в лес пошла». Что медведь и корова – враги?.. Хм!.. Оставьте!.. Происходит упрощение, уплощение отношений. �?деи сотрудничества нет совсем!.. �? не путайте дружбу, дружественность с сотрудничеством. Не все игры на белом свете (а «игры», теория игр – это язык описания взаимоотношений субъектов с не совпадающими интересами), не все игры – это игры с нулевой суммой! «Мне хорошо ровно настолько, насколько тебе плохо!». Непонимание этого простого факта, разглядывание мира (пёстрого, многоцветного) через призму чёрно-белого телевизора (в мире, где я живу, их уже все выбросили; даже какой-нибудь портативный, дешёвенький... мм-м... для пикника, на батарейках... и то – цветной!). Это непонимание приводит к... Впрочем, послушайте Чернышевского (увидело свет в 1928 в Саратове. Речь идёт о написанных по-французски Чаадаевым для своего племянника предсмертных бумагах, вовсе не предназначавшихся для публикации, и известных (после перевода) под названием «Апология»). Маленький отрывок. Н.Г. Чернышевский. Апология сумасшедшего

"Основное наше понятие, упорнейшее наше предание - то, что мы во всё вносим идею произвола. Юридические формы и личные усилия для нас кажутся бессильны и даже смешны, мы ждём всего, мы хотим всё сделать силою прихоти, бесконтрольного решения; на сознательное содействие, на самопроизвольную готовность и способность других мы не надеемся. мы не хотим вести дела этими способами: первое условие успеха, даже в справедливых и добрых намерениях, для каждого из нас то, чтобы другие беспрекословно и слепо повиновались ему."

«Беспрекословно и слепо повиновались»... �?наче – враги!.. Вам напомнить про новый закон о волонтёрах? �?ли не надо?.. Поймите! Я зову Вас не ограничиваться рассматриванием плодов и следствий, а попытаться докопаться до корней и причин. Может, Вам непонятен предваряющий текст эпиграф? Поясню на всякий случай. В тексте, что я назвал Мой «Евгений Онегин». Жемчужины ожерелья... Там, где Продолжение 1, довелось мне рассказывать:

... после армии (1963-й) в ДК им.Ленсовета я попал в студию и там, помню, подготовил рассказ Карела Чапека (очень его люблю) «Дым», прочёл было, а режиссёр (он в Ленкоме работал) послушал, подумал и сказал: «Нет, нельзя Вас выпускать. Я выпущу, а меня не только с работы здесь в ДК выгонят, меня из театра выгонят». Очень антисоветское произведение получилось (Чапек умер в 40-м)... Оно и сейчас, знаете ли...

«...но они, те, другие, не дали бы мне говорить, и я ушёл бы посрамлённый. Вот то-то и оно: как часто мы смотрим, в какую сторону тянется дым, вместо того, чтоб поинтересоваться, откуда дует ветер!»...

Ну и последняя цитата перед началом разговора (тоже цитатами не обделённого). Уж больно злободневно, больно про сейчас!.. �? по-делу, к нашему разговору. Несколько лет тому назад я привёл её в статье «Да кому она нужна, эта Ваша порядочность?!..»:

"Худший грех — фальшивая универсальность "никто не чист". Со слов "кто в этом мире невинен, как ангел" начинается "соревнование в мимикрии, поражающее своей эффективностью; вымышленное оправдание неотличимо от подлинного, и причиной тому не столько совершенство игры имитаторов, сколько не вполне чистая совесть общества", — писал Станислав Лем в "Народоубийстве", считая игнорирование безобразий разного толка и "соревнование в мимикрии" жирным питательным субстратом для появления "невинных", бытовых форм фашизма/нацизма/тоталитаризма, при благоприятных условиях, оформляющихся в убийственные, но пошлейшие доктрины, опирающиеся на пресловутую "норму". "Люмпены, чернь, унтер-офицерские сынки, помощники пекарей и третьеразрядных писак", "люди посредственные, но не желающие принять это к сведению, как манны жаждущие приобщения к элите, наконец-то получили возможность попользоваться жизнью на славу. <...> Убийство оказалось вдруг приговором исторической справедливости, грабеж — воинской доблестью; любую мерзость, любую гнусность можно было оправдать и возвысить, дав им иное название".

В сочетании с наименованием "врагами" тех, кто не склонен к безоговорочному подчинению, и вручению им реальных тюремных сроков - смесь получается совершенно жуткая!..

А сейчас я хочу привлечь к нашему разговору двух поэтов. Пушкина и Маяковского. �? не потому, что их «проходят» в школе. Скорее, наоборот: то, что их «проходят» в школе, где человека заставляют «любить то, что положено», внушая тем самым стойкое отвращение к навязываемому, скорее, смущает меня и заставляет испытывать чувство вины пред Вами, уважаемый читатель! Ведь «что навязано, не привязано»! Да и «насильно мил...». Но я, совершенно искренне, глубоко чту Александра Сергеевича, как мудрого философа; и стихи его – роман в стихах «Евгений Онегин», в первую очередь, полагаю источником мудрости для себя... Ну ладно... Для себя-то – не «мудрости», пусть, хотя бы «ума»... Ээ-э... «Глядя на людей, хоть и не вырастешь, а тянешься!» © �? когда у меня в голове (не могу удержаться, чтобы не уточнить-расширить: «или в другом каком месте») возникает идея, и я вспоминаю, что именно о чём-то таком что-то такое говорил Пушкин, меня это радует и вдохновляет: значит, эта возникшая у меня идея, наверное, не является дурацкой... Подумаю-ка её ещё немного... Теперь уже вместе с Александром Сергеичем!.. Вот – это резон, из-за которого я пытаюсь привлечь своего любимого поэта (прежде всего, в качестве философа!) в собеседники... А Маяковский?.. Но потерпите!.. Я скажу и про него; и он – для меня значим и важен!.. Но не теперь. Попозже, когда мне его цитаты понадобятся...

�?так. Пушкин. Рядом с ним появятся ещё личности, и даже писатели... Но что объясняться?!.. Как анекдот предисловием снабжать!.. Слушайте!.. Для Пушкина слово «враги» носит не только обычное значение, интуитивно воспринимаемое людьми... Ээ-э... Русскоговорящими людьми. Нет, поэт ещё смотрит на него, и как на ярлык. Впрочем, как и на слово «друзья»! Отчётливо придавая и тому и другому условный характер... Да и, не столько противопоставляя друзей врагам, сколько мешая их в одну кучу!.. Вот эти две строфы:

«Вы согласитесь, мой читатель,
Что очень мило поступил
С печальной Таней наш приятель;
Не в первый раз он тут явил
Души прямое благородство,
Хотя людей недоброхотство
В нем не щадило ничего:
Враги его, друзья его
(Что, может быть, одно и то же)
Его честили так и сяк.
Врагов имеет в мире всяк,
Но от друзей спаси нас, боже!
Уж эти мне друзья, друзья!
Об них недаром вспомнил я.

А что? Да так. Я усыпляю
Пустые, черные мечты;
Я только в скобках замечаю,
Что нет презренной клеветы,
На чердаке вралем рожденной
�? светской чернью ободренной,
Что нет нелепицы такой,
Ни эпиграммы площадной,
Которой бы ваш друг с улыбкой,
В кругу порядочных людей,
Без всякой злобы и затей,
Не повторил стократ ошибкой;
А впрочем, он за вас горой:
Он вас так любит... как родной!..»

Заметьте: «Враги его, друзья его / (Что, может быть, одно и то же)»! �? вот это: «Уж эти мне друзья, друзья!», где вовсе не повторение (с усилением), а первое «друзья» носит ярлыковый, а второе – почти формальный характер. Примерно, как у Крылова («Друзья! К чему весь этот шум?!.. Я ваш старинный сват и кум...»), или у Путина какого-нибудь!.. Вот это: «Враги его» рядом с друзьями отражает не столько суть отношений... Может, там и нет проявлений враждебности, даже и скрытой! Просто, на всякий случай, не надо поворачиваться спиной... А так... Всё в порядке! Вполне можно приятельствовать!.. Я намеренно употребил именно этот глагол, впрочем, точно выражающий то, что хочу сказать... Намеренно, чтобы сослаться на пушкинское стихотворение того самого времени, когда он начинал «Евгения Онегина», 26-ти лет, «в возраст поздний и бесплодный», как он полагал. Оно маленькое и я приведу его целиком:

Приятелям

Враги мои, покамест я ни слова...
�?, кажется, мой быстрый гнев угас;
Но из виду не выпускаю вас
�? выберу когда-нибудь любого:
Не избежит пронзительных когтей,
Как налечу нежданный, беспощадный.
Так в облаках кружится ястреб жадный
�? сторожит индеек и гусей.

Вот это: «Приятелям» и следом - «Враги мои» и восхищает меня. Условность «врагов», то, что восприятие кого-то, в качестве врага, может быть навязано извне и не нести никакого реального смысла, это – в узловой точке романа, там, где дуэль:

«Онегин Ленского спросил:
«Что ж, начинать?» — Начнем, пожалуй,
Сказал Владимир. �? пошли
За мельницу. Пока вдали
Зарецкий наш и честный малый
Вступили в важный договор,
Враги стоят, потупя взор.

XXVIII

Враги! Давно ли друг от друга
�?х жажда крови отвела?
Давно ль они часы досуга,
Трапезу, мысли и дела
Делили дружно? Ныне злобно,
Врагам наследственным подобно,
Как в страшном, непонятном сне,
Они друг другу в тишине
Готовят гибель хладнокровно...
Не засмеяться ль им, пока
Не обагрилась их рука,
Не разойтиться ль полюбовно?..
Но дико светская вражда
Боится ложного стыда».

Прочитал строчку «Врагам наследственным подобно» и нашёл очень своевременным и уместным привести Вам окончание рассказа О'Генри «Квадратура круга». Вернее сказать: я не могу его не привести! Начинается рассказ так:

Рискуя надоесть вам, автор считает своим долгом предпослать этому рассказу о сильных страстях вступление геометрического характера.

Опущу это замечательное, но имеющее лишь отдалённое отношение к моему повествованию, математизированное описание Нью-Йорка – не архитектуры его только, но и огромнейшего человеческого муравейника («человейника», как сказал бы Александр Зиновьев), и, не отвлекаясь на объяснение того, что такое «квадратура круга», варианты вычисления коей, навеки были исключены из рассмотрения Парижской Академией Наук в 1775 году, одновременно с идеями построения вечного двигателя, – введу Вас (следом за О'Генри) в курс дела (вдруг Вы не помните этого рассказа!):

...можно сказать, что большой город разрешил задачу о квадратуре круга. �? можно прибавить, что это математическое введение предшествует рассказу об одной кентуккийской вендетте, которую судьба привела в город, имеющий обыкновение обламывать и обминать все, что в него входит, и придавать ему форму своих углов.
Эта вендетта началась в Кэмберлендских горах между семействами Фолуэл и Гаркнесс. Первой жертвой кровной вражды пала охотничья собака Билла Гаркнесса, тренированная на опоссума. Гаркнессы возместили эту тяжелую утрату, укокошив главу рода Фолуэлов. Фолуэлы не задержались с ответом. Они смазали дробовики и отправили Билла Гаркнесса вслед за его собакой в ту страну, где опоссум сам слезает к охотнику с дерева, не дожидаясь, чтобы дерево срубили.

Вендетта процветала в течение сорока лет. Гаркнессов пристреливали через освещенные окна их домов, за плугом, во сне, по дороге с молитвенных собраний, на дуэли, в трезвом виде и наоборот, поодиночке и семейными группами, подготовленными к переходу в лучший мир и в нераскаянном состоянии. Ветви родословного древа Фолуэлов отсекались точно таким же образом, в полном согласии с традициями и обычаями их страны.

В конце концов, после такой усиленной стрижки родословного дерева, в живых осталось по одному человеку с каждой стороны. �? тут Кол Гаркнесс, рассудив, вероятно, что продолжение фамильной распри приняло бы уже чересчур личный характер, неожиданно скрылся из Кэмберленда, игнорируя все права Сэма, последнего мстителя из рода Фолуэлов.

�? вот, опустив всю жуткую и смешную историю пребывания Сэма в Нью-Йорке, начавшуюся с того, что

Сэм Фолуэл прибыл в Нью-Йорк поздно вечером. Все еще следуя свободным законам природы, движущейся по кругу, он сначала не заметил грозных, безжалостных, острых и жестких углов большого города, затаившегося во мраке и готового сомкнуться вокруг его сердца и мозга и отштамповать его наподобие остальных своих жертв. Кэбмен выхватил Сэма из гущи пассажиров, как он сам, бывало, выхватывал орех из вороха опавших листьев, и умчал в гостиницу, соответствующую его сапогам и ковровому саквояжу.

На следующее утро последний из Фолуэлов сделал вылазку в город, где скрывался последний из Гаркнессов. Кольт он засунул под пиджак и укрепил на узком ремешке; охотничий нож висел у него между лопаток, на полдюйма от воротника. Ему было известно одно - что Кол Гаркнесс ездит с фургоном где-то в этом городе и что он, Сэм Фолуэл, должен его убить, - и как только он ступил на тротуар, глаза его налились кровью и сердце загорелось жаждою мести.

Опустив историю о том, как Нью-Йорк «перемалывает» несчастного Сэма из провинциального затерянного в кентуккийских горах Кэмберленда, перейду к обещанному окончанию рассказа:

Кол Гаркнесс, кончив работу и поставив фургон под навес, завернул за острый угол того самого здания, которому смелый замысел архитектора придал форму безопасной бритвы ("Небоскреб утюг", имеющий в плане острый угол – прим. ред.). В толпе спешащих прохожих, всего в трех шагах впереди себя, он увидел последнего кровного врага всех своих родных и близких.

Он остановился, как вкопанный, и в первое мгновение растерялся, застигнутый врасплох без оружия. Но Сэм Фолуэл уже заметил его своими зоркими глазами горца.

Последовал прыжок, поток прохожих на мгновение заколебался и покрылся рябью, и голос Сэма крикнул:

- Здорово, Кол! До чего же я рад тебя видеть!

�? на углу Бродвея, Пятой авеню и Двадцать третьей улицы кровные враги из Кэмберленда пожали друг другу руки.

Я обращаю Ваше внимание, читатель, что история вражды между Сэмом и Колом разворачивается в сторону, противоположную той, в которую разворачивалась история вражды между Владимиром и Евгением... Не желая заниматься дидактикой... Да просто и не испытывая к ней приязни, я прошу Вас подумать об этом различии. Не спрашиваю, что вы придумали. Просто полагаю, подобные размышления сделают для Вас мои рассуждения о «врагах» более прозрачными...

Нет... Пожалуй, ещё добавлю. Крутится и крутится у меня в голове сопоставление этих двух историй... К вражде, в одном случае закончившейся убийством друга... Единственного друга в ближайшем окружении!.. А в другом – начавшаяся с незамутнённой кровной вражды, приязнь к «товарищу по несчастью» (бывш.кровному врагу)! В обоих случаях слово «честь» - важное слово. Но в рассказе О'Генри – это «путеводная звезда», а у Онегина – назойливая муха.

............. «..."Но теперь
Уж поздно; время улетело...
К тому ж - он мыслит - в это дело
Вмешался старый дуэлист;
Он зол, он сплетник, он речист...
Конечно, быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шепот, хохотня глупцов..."
�? вот общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
�? вот на чем вертится мир!..»

[VladRamm]

А почитав у Бенедикта Сарнова эссе «Сталин и Пильняк», встретил я рассказ о трагически знаменитой пильняковской повести... Собственно, о размышлениях М.В.Фрунзе, идущему на ненужную ему операцию язвы, операцию, которая, как он понимает, закончится его смертью – потому что так нужно Сталину. О «большевистской» логике.

Как тут не вспомнить, что именно так — в этих самых словах и выражениях — определил однажды суть этой новой человеческой породы Сталин:

► Мы, большевики, люди особого склада. Мы сделаны из особого материала.

Сталин эту свою чеканную формулу не раскрыл, никак ее не конкретизировал. Но это сделал однажды другой «старый большевик» — Георгий (Юрий) Леонидович Пятаков.

Как почти все «из стаи славной» большевиков первого призыва, он впоследствии был Сталиным уничтожен, признав перед гибелью — на открытом процессе — себя виновным в преступлениях, которые на самом деле, конечно же, не совершал.

Видимо, уже предчувствуя, а может быть, даже и предвидя такой исход, он оставил поразительный по откровенности человеческий документ — письмо давно уже разочаровавшемуся в большевизме и отошедшему от большевиков Николаю Владиславовичу Валентинову (Вольскому .Тому самому, что написал несколько книг о Ленине и его окружении; в частности, «Малознакомый Ленин» - тот ещё фрукт был вождь мирового пролетариата – В.Р.):

► Большевизм — есть партия, несущая идею претворения в жизнь того, что считается невозможным, неосуществимым и недопустимым... Ради чести и счастья быть в ее рядах мы должны действительно пожертвовать и гордостью, и самолюбием, и всем прочим. Возвращаясь в партию, мы выбрасываем из головы все ею осужденные убеждения... Небольшевики и вообще категория обыкновенных людей не могут сделать мгновенного изменения, переворота, ампутации своих убеждений... Мы — партия, состоящая из людей, делающих невозможное возможным: проникаясь мыслью о насилии, мы направляем его на самих себя, а если партия этого требует, если для нее нужно и важно, актом воли сумеем в 24 часа выкинуть из головы идеи, с которыми носились годами... Подавляя свои убеждения, выбрасывая их, — нужно в кратчайший срок перестроиться так, чтобы внутренне, всем мозгом, всем существом быть согласным с тем или иным решением, постановлением партии. Легко ли насильственное выкидывание из головы того, что вчера еще считал правым, а сегодня, чтобы быть в полном согласии с партией, считать ложным? Разумеется, нет. Тем не менее насилием над собой нужный результат достигается... Я слышал следующего вида рассуждения: она (партия) может жестоко ошибаться, например, считать черным то, что в действительности явно и бесспорно белое... Всем, кто подсовывает мне этот пример, я скажу: да, я буду считать черным то, что считал, и что могло казаться белым, так как для меня нет жизни вне партии, вне согласия с ней.

(Н. Валентинов. Пятаков и большевизм. Новый журнал. № 52, N.7., 1958, стр.148)

Обращу Ваше просвещённое внимание, читатель, что конструкция, нарисованная Н.Валентиновым (в пересказе пятаковских соображений) – вполне адекватно и точно нарисованная – подтверждает, что большевизм, как раз, не есть партия! �?езуитский орден (меченосцев, разумеется), мафия, всё, что угодно! Но не партия – в общепринятом значении этого слова! В статье «В сторону от партий» я попытался рассуждать об этих материях, ещё не познакомившись с суждениями Пятакова...

Командарм Гаврилов (хотя Б.Пильняк многократно письменно открещивался от идеи, что «Повесть непогашенной луны» - это история умерщвления Фрунзе Сталиным «из глубоких революционных соображений», это-таки она, и Гаврилов – это Фрунзе и есть – В.Р.) в повести Пильняка и думает, и чувствует, и ведет, и осознает себя в точном соответствии с этой программой...

...Естество против, но партия (он говорит — «революция», но для него эти слова — синонимы) сказала, что ему правильно умирать, — и он не спорит: значит, так тому и быть, значит, ему и в самом деле правильно умирать.

► Проникаясь мыслью о насилии, мы направляем его на самих себя... Подавляя свои убеждения, выбрасывая их, — нужно в кратчайший срок перестроиться так, чтобы внутренне, всем мозгом, всем существом быть согласным с тем или иным решением, постановлением партии... Насилием над собой нужный результат достигается...

По ходу дела постепенно выясняется, что на самом деле командарм Гаврилов вовсе не сделан из какого-то «особого материала». Естество его — такое же, что у всех нас, простых смертных. �? не какими-то там особыми качествами его большевистского естества достигается «нужный результат», а насилием над собой.

Как ни странно, выясняется это при участии и даже не без помощи Л.Н. Толстого...

...�?мя Л.Н. Толстого командарм произносит впервые в том, самом первом своем разговоре с другом, в котором признается, что все его нутро противится операции, к которой его толкают:

► ...взрослый человек, старик уже, вельможа, — и смотрю себе в брюхо. Стыдно. — Командарм помолчал, взял раскрытую книгу. — Толстого читаю, старика, «Детство и отрочество», — хорошо писал старик, — бытие чувствовал, кровь... Крови я много видел, а... операции боюсь, как мальчишка, не хочу, зарежут... Хорошо старик про кровь человеческую понимал...

Какая связь между страхом командарма перед операцией и повестью Л.Н. Толстого «Детство и отрочество», — понять трудно. А может быть, вовсе и нет тут никакой связи?

Нет, какая-то связь, безусловно, есть. �?наче командарм (лучше сказать — автор) не возвращался бы время от времени ко Льву Николаевичу. А возвращается он к нему постоянно:

► В тот час, когда городские улицы пустели, чтобы отдохнуть в ночи, в деревнях запели первые петухи, когда люди, прожевывая ужин, дневные впечатления и умные сентенции об этом дне, лезли — мужья, жены, любовники, любовницы — в постели, — Гаврилов уходил от Попова.
— Ты мне дай почитать чего-нибудь — только, знаешь, попроще, про хороших людей, про хорошую любовь, о простых отношениях, о простой жизни, о солнце, о людях, о простой человеческой радости.
Такой книги не нашлось у Попова.
— Вот тебе и революционная литература, — сказал, пошутив, Гаврилов. — Ну, ладно, я еще раз почитаю Толстого, уж очень хорошо у него про старые перчатки на балу. — �? Гаврилов потемнел, замолчал, сказал тихо: — Я тебе, Алешка, не говорил, чтобы на пустые разговоры время не тратить. Был я сегодня по начальству и в больнице, у профессоров. Профессора умственность разводили... Завтра мне ложиться под нож. Ты тогда приходи в больницу, не забывай старину. Детишкам моим и жене ничего не пиши. Прощай!..

Не случайно автор уже во второй раз возвращает командарма к повести Толстого «Детство и отрочество» именно в тот момент, когда его одолевают эти неотвязные мысли!

�? чтобы у нас совсем уже не оставалось сомнений, что все это неспроста, что некая прочная и важная связь тут все-таки есть, автор снова, уже в третий раз возвращает нас к этому постоянно возникающему мотиву:

► В день операции, утром, до операции, к Гаврилову приходил Попов. Это было еще до рассвета, при лампах, — но разговаривать не пришлось, потому что хожалка повела Гаврилова в ванную ставить последнюю клизму. Уходя в ванную, Гаврилов сказал:
— Прочти, Алеша, у Толстого в «Отрочестве» насчет ком-иль-фо и не ком-иль-фо. — Хорошо старик кровь чувствовал! — это были последние слова перед смертью, которые слышал от Гаврилова Попов.

Последние слова, которые произносит герой перед смертью, уж точно не могут быть случайными. Но и это еще не все.

Уже лежа на операционном столе, когда одурманенный наркозом командарм лепечет какую-то совсем уж бессмысленную невнятицу, в этом не контролируемом сознанием, последнем его монологе тоже вдруг возникает то самое французское словцо, пришедшее к нему из повести Толстого «Детство и отрочество»:

► Через несколько минут больной запел и заговорил: — Лед прошел, и Волга вскрылась, золотой мой, золотой, я, девчоночка, влюбилась, — пропел командарм и зашептал: — А ты спи, спи, спи. — Помолчал, сказал строго: — А клюквенного киселя мне не давайте никогда больше, надоело, это не ком-иль-фо. — Помолчав, крикнул строго, так, должно быть, как кричал в боях: — Не отступать! Ни шагу! Расстреляю... Алеша, брат, скорости все открыты, земли уже не видно. Я все помню. Тогда я знаю, что такое революция, какая это сила... �? мне не страшна смерть. — �? опять запел: — За Уралом живет плотник, золотой мой, золотой...

Совершенно очевидно, что всеми этими настойчивыми возвращениями к повести Л.Н. Толстого «Детство и отрочество», с мыслями о которой не расстается, не может расстаться командарм, автор прямо дает нам ключ к пониманию чего-то очень важного, главного, быть может, самого главного в характере своего героя.

Чтобы понять, куда ведет нас эта авторская подсказка, следуем совету, который командарм перед смертью дал самому близкому своему другу. Заглянем в ту главу толстовской повести, в которой говорится «про ком-иль-фо и не ком-иль-фо». Наверняка именно там мы и найдем ответ на интересующий нас вопрос. (А иначе, зачем стал бы автор давать нам эту свою «наводку»?)

► Род человеческий можно разделять на множество отделов — на богатых и бедных, на добрых и злых, на военных и статских, на умных и глупых, и т. д., и т. д., но у каждого человека есть непременно свое любимое главное подразделение, под которое он бессознательно подводит каждое новое лицо. Мое любимое и главное подразделение людей в то время, о котором я пишу, было на людей comme il faut и comme il ne faut pas... Мое comme il faut состояло, первое и главное, в отличном французском языке и особенно в выговоре... Второе условие comme il faut были ногти длинные, отчищенные и чистые; третье было уменье кланяться, танцевать и разговаривать; четвертое, и очень важное, было равнодушие ко всему и постоянное выражение некоторой изящной, презрительной скуки. Кроме того, у меня были общие признаки, по которым я, не говоря с человеком, решал, к какому разряду он принадлежит. Главным из этих признаков, кроме убранства комнаты, печатки, почерка, экипажа, были ноги. Отношение сапог к панталонам тотчас решало в моих глазах положение человека.

Нет, не дает ответа!

Как понять, чем эти заносчивые утехи молодых дворянчиков могли задеть простую, суровую душу командарма Рабоче-крестьянской Красной Армии?

Однако — пойдем дальше. Может быть, там, в последующих абзацах этой толстовской главы что-нибудь все-таки прояснится:

► Страшно вспомнить, сколько бесценного, лучшего в жизни шестнадцатилетнего времени я потратил на приобретение этого качества. Всем, кому я подражал... большей части моих знакомых, все это, казалось, доставалось легко. Я с завистью смотрел на них и втихомолку работал над французским языком, над наукой кланяться, не глядя на того, кому кланяешься, над разговором, танцованьем, над вырабатываньем в себе ко всему равнодушия и скуки, над ногтями, на которых я резал себе мясо ножницами, — и все-таки чувствовал, что мне еще много оставалось труда для достижения цели... Помню раз, после усиленного и тщетного труда над ногтями я спросил у Дубкова, у которого ногти были удивительно хороши, давно ли они у него такие, и как он это сделал? Дубков мне отвечал: «С тех пор, как себя помню, никогда ничего не делал, чтобы они были такие, и не понимаю, как могут быть другие ногти у порядочного человека». Этот ответ сильно огорчил меня. Я тогда еще не знал, что одним из главных условий comme il faut была скрытность в отношении тех трудов, которыми достигается comme il faut.

Вот оно! Вот это последнее рассуждение, надо думать, и пленило командарма.

«Ком-иль-фо» в дословном переводе означает: «Как надо». А «не ком-иль-фо» — «как не надо». Лучше сказать: «Как подобает» и — «как не подобает».

Командарм озабочен тем, как надлежит (подобает) и как не подобает в обстоятельствах, в которых он оказался, вести себя большевику.

Признаться, что ему, коммунисту, большевику, страшно лечь на операционный стол, под нож хирурга, — «не ком-иль-фо». Это он прекрасно знал и без Толстого, хотя, наверно, и выражал другими какими-нибудь словами. Толстой же открыл ему глаза на то, что одним из главных, может быть, даже самым главным условием «ком-иль-фо» должна быть скрытность в отношении тех трудов, которыми это самое «ком-иль-фо» достигается.

Видите?.. Даже словосочетание «заносчивые утехи молодых дворянчиков» промелькнуло! А то, небось, Вы недоумеваете, читатель, чего это я, говоря об Онегине, вдруг начал цитировать... Да ещё столь долго!.. «ком-иль-фо», Сарнова, Валентинова, Льва Толстого, Пильняка и Гаврилова в роли Фрунзе!.. Не говоря уж о Сталине и Пятакове!.. Да ради этого-то слова и начал! Не честь движет поступками Онегина (и его немедленным согласием на дуэль), а это самое comme il faut, на которое о’генриевскому Сэму Фолуэлу совершенно наплевать. Я ни в малейшей степени не хочу сказать, что Онегин пропитан «духом большевизма», как, может быть, Вам показалось. Давайте пойдём в другую, противоположную сторону... Я говорю о том, что сила, что заставляет пушкинского героя идти против своего естества, подчинив себя как личность «требованиям света», чтобы, упаси Боже, не потерять уважения людей, которых он не просто не уважает, которых в грош не ставит!.. Это comme il faut – это шаг к отказу от своей личности, от прав и превращению, как точно заметила Ханна Арендт, в биологическую особь. Мне представляется, что в русской куль... Нет! Не в культуре! В русской галактике с её общинностью, соборностью и патернализмом, - это дело житейское... �? именно на этой готовности к подчинению общепринятостям и устроился большевизм в русском социуме с его "коллективами" (можно, не буду напоминать, что говорю не об этничности?). О подчинении не закону, а тому, как принято (как у этих обезьян, отказавшихся от попыток достать бананы из-за того, что это не принято; тех самых обезьян, о коих шёл разговор в начале «Десакрализации»). А уж установить, как принято, дело нехитрое. Снова напомню о гибели жителей Лилипутии (из-за глубокой проблемы: с какого конца удобнее разбивать яйцо), и думаю, вопросов не останется... Нескончаемая сталинская эпоха довела идею службы трудноразличимым абстракциям до апогея... Даже чаще и верней – не трудноразличимым, а непредставимым в принципе, но носящим гордое название «мечт». Если я непонятен, то отсылаю Вас к «Счастливым треугольникам или делаемому делу», статье (моих размышлениях) о том, существует ли социализм?.. хотя бы в теории?.. Если говорить с большевистских позиций, то, конечно, размышлять – это не ком-иль-фо, ибо «Не надо думать! С нами тот, кто всё за нас решит!» ©. Главное, не путайтесь у него под ногами!..

***

Владимир Маяковский... Та самая идея, начертанная в качестве резолюции... Тот же Бенедикт Сарнов в эссе «Сталин и Маяковский» (из того самого четырёхтомника «Сталин и писатели») рассказывает:

...Я думаю, что Сталину было не так уж важно, какого рода обвинения и упреки содержались в предсмертном письме его жены. Носили они политический или сугубо личный характер. Неважно, застрелилась она потому, что разошлась с ним по причинам политического свойства, или потому, что он не мог (или не хотел) пойти с ней лишний раз в театр. Важно для него было только одно: своим самоубийством она нанесла ему удар в спину. �? гнев, злоба и ярость, которые охватили его, были рождены тем, что, — в чем бы ни состояло существо их споров и разногласий, — самовольно уйдя из жизни, она сделала так, что последнее слово в этих их спорах осталось за ней.

А он всегда стремился к тому, чтобы при любых обстоятельствах, во всех его спорах и разногласиях с кем бы то ни было, последнее слово всегда оставалось за ним.

А я привожу столь большую цитату, потому, что она помогает понять позицию великого Пу...

Ему мало было убить Зиновьева и Каменева, Бухарина и Рыкова. Ему надо было, чтобы они публично признались, что в их борьбе со Сталиным прав был он. Всегда и во всем. �? когда Томский и Гамарник застрелились, уйдя от публичного судилища и публичных признаний (известно, какой ценой достигаемых) его правоты, он наверняка испытал тот же гнев, ту же бессильную злобу и ярость, какие испытал, когда его Надя покончила с собой, избежав последнего объяснения, в котором он, конечно же, сумел бы ей доказать, что всегда и во всем был прав.

Продолжая размышлять о реакции отца на самоубийство матери, Светлана Аллилуева мимоходом замечает:

В те времена часто стрелялись. Покончили с троцкизмом, начиналась коллективизация, партию раздирала борьба группировок, оппозиция. Один за другим кончали с собой многие крупные деятели партии. Совсем недавно застрелился Маяковский…

(Светлана Аллилуева. Двадцать писем к другу. Стр.109.)

Упоминание Маяковского в этом ряду невольно наводит на мысль: уж не считал ли Сталин, что и Маяковский, как покончившая с собой его жена, как покончившие с собой «крупные деятели партии», выстрелив себе в сердце, тоже совершил по отношению к нему личное предательство?

Предположение это отнюдь не бессмысленно.

Если вдуматься, для такого отношения к самоубийству Маяковского у Сталина причин было не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем во многих других случаях. Ведь выстрел Маяковского был личным «проколом», личным поражением Сталина. Хотел того Маяковский или нет, но, выстрелив себе в сердце, он громогласно, во весь голос сказал стране и миру, что не верит в сталинский социализм.

�? вот источник знаменитого суждения (отрывок из письма):

Л.Ю. БР�?К – �?.В. СТАЛ�?НУ
24 февраля 1935 г.
Дорогой товарищ Сталин,
После смерти поэта Маяковского все дела, связанные с изданием его стихов и увековечением его памяти, сосредоточились у меня.
У меня весь его архив, черновики, записные книжки, рукописи, все его вещи. Я редактирую его издания. Ко мне обращаются за материалами, сведениями, фотографиями.
Я делаю все, что от меня зависит, для того, чтобы его стихи печатались, чтоб вещи сохранились и чтоб все растущий интерес к Маяковскому был хоть сколько-нибудь удовлетворен.
А интерес к Маяковскому растет с каждым годом.
Его стихи не только не устарели, но они сегодня абсолютно актуальны и являются сильнейшим революционным оружием.
Прошло почти шесть лет со дня смерти Маяковского, и он еще никем не заменен и как был, так и остался крупнейшим поэтом революции. Но далеко не все это понимают...

�? – резолюция:

�?.В. СТАЛ�?Н. РЕЗОЛЮЦ�?Я НА П�?СЬМЕ Л.Ю. БР�?К
Тов. Ежов, очень прошу вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличное отношение к его памяти и произведениям — преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны. Свяжитесь с ней или вызовите ее в Москву. Привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов.

Привет!

�?. СТАЛ�?Н

Так почему я столь долго «выплясываю» вокруг этих слов «был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи»? – Да потому что я убеждён: эпоха эта, сталинская советская эпоха, и не думает заканчиваться! �? великий Пу непрерывно пыжится доказывать, что прав всегда он... Скажем, соврал, поймали на вранье? – Вы, бандерлоги, ничего не понимаете! Соврал, потому что так для дела нужно было!.. Украл? – Ээ-э... А это – чтобы сохранить наследие; а то ведь всё разворуют! �? т.д. �?, как при жизни Маяковского, его голос, его «формулы и формулировки» становились, вне зависимости от его желания, только в силу его поэтического дара, удесятерявшего силу слов, голосом и «формулами» той самой сталинской партбюрократии, из-за которой Маяковский, в конечном счете, и «лёг виском на дуло» ©. Так и нынешние суждения о «врагах», суждения, с которыми носятся великий Пу и «его товарищи», в них и сегодня слышен голос «агитатора, горлана, главаря»... «Враги» для Маяковского уже не носят и остатков того персонального, человеческого оттенка, на который я обращал Ваше, читатель, внимание, говоря о Пушкине и об О'Генри. Только абстракция; только ярлык!

Хочу сиять заставить заново
величественнейшее слово "ПАРТ�?Я".

Единица! - Кому она нужна?!
Голос единицы тоньше писка.
Кто ее услышит? - Разве жена!
�? то если не на базаре, а близко.

Партия – это единый ураган,
из голосов спрессованный тихих и тонких,
от него лопаются укрепления врага,
как в канонаду от пушек перепонки.

Плохо человеку, когда он один.
Горе одному, один не воин -
каждый дюжий ему господин,
и даже слабые, если двое.

А если в партию сгрудились малые -
сдайся, враг, замри и ляг!
Партия - рука миллионнопалая,
сжатая в один громящий кулак.

Единица - вздор, единица - ноль,
один - даже если очень важный -
не подымет простое пятивершковое бревно,
тем более дом пятиэтажный.

Партия – это миллионов плечи,
друг к другу прижатые туго.
Партией стройки в небо взмечем,
держа и вздымая друг друга.

Партия - спинной хребет рабочего класса.
Партия - бессмертие нашего дела.
Партия - единственное, что мне не изменит.

Сегодня приказчик, а завтра царства стираю в карте я.
Мозг класса, дело класса, сила класса, слава класса –
вот что такое партия.

Убрал лесенку, чтобы она не мешала за грохотом этих замечательных (я совершенно искренне полагаю эти стихи Маяковского замечательными), этих великолепных стихов различить бессмыслицу текста... Нет, скажу иначе. Чтобы лучше увидеть, как великий поэт творит и развешивает ярлыки, вдыхая смысл в бессмысленно-абстрактные конструкции... А потом... Потом найдётся масса народу, что будет использовать это подразумеваемое представление о смысле (которого нет) - в целях... В целях, о которых никто даже и не позволит себе задумываться... А ежели вдруг (помимо воли!) задумается, то самое рациональное для него будет – пойти и донести на себя куда следует... Во избежание... Помните у Галича?.. «А в двенадцать ноль-ноль часов / простучал на одной ноге / к кабинету майор Петров, / что заведует буквой «Г» / �? открыл он моё досье / и на чистом листе, (педант!) / написал он о том, что мне / снился сон, будто я – атлант!».. Лучше уж самому себя вовремя заложить, чтобы бóльших неприятностей не случилось…

�? ещё не закончил...

Эта повесть Пильника написана интересно. Это редкое качество для советской литературы, которая по большей части скучна и нудна. Это практически детектив. Бенедикт Сарнов - Мастер и устного и письменного слова. �?ВС в терминологии про особый сплав много взял и из библейского взгляда на человека, только его "обольшевичил". Спасибо за интересный материал! Эта повесть пришлась по вкусу даже Бунину. Но литература, вымысел и реальность, как известно не тождественны.
"Свет непогашенной Луны" - это всё таки не хроника.

__________________________________________________ ____________

Любопытную Вашу особенность, дорогой Чечако, заметил я, глядя как Вы вступаете в обсуждение какого-нибудь текста... Прежде всего, текста моего. К другим приглядывался не столь внимательно. Но то, что касается текстов моих, тут очень любопытно. Я использовал текст Бенедикта Сарнова, касающийся судьбы Бориса Пильняка и его повести... Она, кстати, называется "Повесть непогашенной Луны", а автора фамилия не Пильник, а Пильняк... Но для Вас, делающего ошибки (опечатки) даже в написании собственного имени, такие, как у Вас, оговорки - неудивительны... Но я-то говорил даже не о повести самой по себе, а о судьбе командарма Красной армии, героя этой повести... Не столько о Сталине и Фрунзе, сколько о большевизме и "комильфо". �? об использовании ярлыка "враги". Вам это неинтересно, как я понял. Но зато - хочется сказать что-нибудь о Пильняке, о том, что его повесть - "это всё таки не хроника". Короче, продолжить обсуждение проблемы 20-х: можно ли её печатать (и позволять читать советским людям), или лучше уничтожить тираж?

Представьте себе, что я упомянул бы в разговоре о поддержании спортивной формы - китайские кроссовки, а Вы сразу встрепенулись бы и начали рассказывать о советско-китайских отношениях при позднем Мао. �?ли сразу после... А то - наоборот: я попытался бы сказать о принципиальных отличиях китайского и путинского "путей развития страны", - а Вы немедленно подключились бы с обсуждением сравнительных достоинств китайских кроссовок и кроссовок фирмы Nokia. Страшно интересно... Но к разговору отношения не имеет. Не стоит, дорогой мой, сбивать обсуждение в сторону. Вы это делаете столь часто, что я начинаю подозревать, что причина не в Вашей наивности (которую Вы усилено демонстрируете), а в некоторой спецмиссии, возложенной на Вас... Хорошо, если самостоятельно возложенной, в виду нравственного императива... А то и в рамках договора с компетентными товарищами... Мм-м?..

В.Р.

[VladRamm]

Пытаясь сочетать собственные размышления с чтением достойных книг достойных авторов, я порою делаю неожиданные (для меня) открытия и начинаю понимать некоторые явления, казалось бы, никакого отношения к предмету моих размышлений не имеющие... Короче, начал я читать книгу Элиас Канетти «Масса и власть»

Вот из Википедии (основанная на материалах английской Википедии) статья об авторе и оего книге:

Элиас Канетти (англ. Elias Canetti, 25 июля 1905—14 августа 1994) — австрийский, болгарский, британский писатель, драматург, культуролог, социальный мыслитель, лауреат Нобелевской премии по литературе (1981). <...> Главный предмет интереса Канетти — массовое общество. В 1962 он опубликовал большое исследование «Масса и власть». В нём он на основании данных социальной антропологии выделил основные формы массы — открытая и закрытая масса, кольцо, массовый кристалл и другие. Канетти проанализировал происхождение властных отношений и их связь с первичными явлениями человеческой природы — питанием, тактильными ощущениями, страхом смерти, воображением. Писатель старается понять как происходит подчинение массы её руководителям. Канетти проводит параллель между руководством и паранойей, он пытается сделать анализ с помощью фрейдистского учения.

Любопытно, что про паранойю, я самостоятельно догадался лет 40 назад... Но главное и самое интересное - в другом. Читая в разделе "Стаи и религия" главу "Динамика войны: первый мертвый, триумф" (в книге стр. 177-178), я вдруг понял,что означают враги для великого Пу (конечно, средство сплочения вокруг себя, любимого, но несколько изысканнее, чем мне представлялось), и как выглядит та , говоря словами Ангелы Меркель, "другая реальность", в которой живёт российский вождь.

Вот отрывок, (касающийся африканского государства Дагомея (фр. Dahomey) — африканское государственное образование, существовавшее на протяжении 280 лет (с 1620 по 1900) на побережье Западной Африки. Располагалось на территории современных Бенина и Того. �? даже флаг их справа поместил):

В обществах, претендующих на цивилизованность, дело ограничивается демонстрацией плененных врагов. Другие, кого мы считаем варварами, требуют большего: собравшись вместе и уже не чувствуя непосредственной угрозы, они хотят пережить уменьшение числа врагов. Для этого производятся публичные казни пленных, о которых сообщается при описании победных торжеств многих воинственных народов.

Поистине фантастических размеров достигали эти казни в столице королевства Дагомеи. Здесь установился обычай ежегодного праздника, длившегося несколько дней, во время которого ставился кровавый спектакль: по королевскому приказу сотни пленных обезглавливались на глазах всего народа.

На помосте в окружении ближайших соратников восседал король. Внизу волновался народ. По кивку короля палач принимался за работу. Головы казненных бросали в кучу; кучи голов виднелись повсюду. Торжественные процессии двигались по улицам, по сторонам которых на виселицах болтались голые тела казненных. Чтобы не оскорбить взгляд многочисленных жен короля, их приводили в пристойный вид - кастрировали. В заключительный день праздника двор снова собирался на одном из возвышений, и наступало время раздачи подарков народу. В толпу бросали раковины, заменявшие деньги, из-за них вспыхивали схватки. Потом туда же отправляли тела обезглавленных пленников, которые толпа разрывала на части и, как сообщается, в горячке поедала. Каждый хотел урвать себе кусок врага: это можно понимать как причастие триумфа. За людьми следовали животные, но враг, конечно, был важнее.

Есть свидетельства европейцев, наблюдавших такие празднества в XVIII в. Это были представители белой расы из торговых колоний на побережье. Предметом торговли были рабы, для закупки рабов они и приезжали в столицу королевства Абомею. Король продавал европейцам часть своих пленников. Для этой цели предпринимались военные походы, и европейцев тогда это вполне устраивало. Конечно, быть свидетелями ужасных массовых казней им нравилось меньше, но их присутствие считалось при дворе хорошим тоном. Они старались убедить короля, что пленников, предназначенных на казнь, лучше продать им в качестве рабов. Они, следовательно, действовали гуманно и одновременно с выгодой для бизнеса. Однако, к удивлению своему, они видели, что король при всей его жадности не соглашается на эти предложения. Во времена, когда рабов не хватало, отчего страдал бизнес, тупоумие короля просто выводило их из себя. Они не понимали, что для короля власть важней, чем состояние. Народ привык к демонстрации жертв. В этом наглядном уменьшении числа врагов, происходящем в грубой и жестокой форме, он черпал уверенность в собственном приумножении. Последнее же было прямым источником королевской власти. Спектакль оказывал двоякое воздействие. Для короля это был надежный способ убедить народ, что под его владычеством приумножение гарантировано, и тем самым удержать его в состоянии религиозно преданной массы. Но одновременно внушался страх перед королевским приказом. Распоряжения о казнях исходили от него лично.

Вам понятно, зачем в Москве и десятках других городов безжалостно "винтили" протестующих против Димона?.. Я, вообще, начинаю склоняться к мысли, что и тема о неисчислимых богатствах Димона и организация протестов 26 марта (а не только их демонстративное подавление) служат великой цели укрепления власти великого Пу.

[VladRamm]

Во время написания предыдущего текста я, по-видимому, судил о необходимости "врагов" поверхностно, полагая, что главная цель поисков правдоподобных "врагов" для власти (тех, что удастся "впендюрить" в головы наивных населюков именно в качестве врагов) - это сплочение вокруг власти и её великого вождя (с полным и безусловным отказом от какой-либо критики "в это тяжёлое для страны время").

Дональд Рейфилд своей книгой «Сталин и его подручные» помог мне несколько развеять мои заблужения. Значение"врагов" гораздо шире! Отыскание "врагов" и борьба с ними - это важнейший источник всевластия тайной полиции (как её ни называй: ВЧК-ГПУ-НКВД-КГБ-ФСБ). Понимание этой роли особенно важно сегодня, когда прошло лишь несколько дней после того, как эта, ныне обладающая-таки высшей властью в России, организация отметила (с торжественно-победной речью великого Пу) своё столетие. Вот отрывок из книги. Начало главы (ссылки опущу):

Чрезвычайная комиссия

Первоначально обязанности ЧК сводились к защите главного штаба революции в Петрограде. Но 20 декабря 1917 г. Дзержинский уговорил Ленина расширить компетенцию ЧК, включив в нее борьбу с контрреволюцией и с саботажем. Не все товарищи одобрили идею Дзержинского: Леонид Красин, бывший директор фабрики, который стал самым искусным из ленинских дипломатов и самым беспощадным из реквизиторов, писал:

«Ленин стал совсем невменяем, и если кто и влияет на Ленина, так это “товарищ Феликс” Дзержинский, еще больший фанатик и, в сущности, хитрая бестия, запугивающая Ленина контрреволюцией и тем, что она сметет нас всех и его – в первую очередь.

А Ленин, в этом я окончательно убедился, самый настоящий трус, дрожащий за свою шкуру. �? Дзержинский играет на этой струнке».

Ленин не без основания дрожал за свою шкуру. Матросы, которые еще не простили своим офицерам расправы 1905 г.; солдаты, которых посылали умирать на фронт без сапог и без оружия, пока офицеры пили в тылу; фабричные рабочие, у которых зарплаты не хватало на хлеб или водку, – городское население было готово грабить, бить, убивать любого эксплуататора или власть имущего. Временное правительство Керенского освободило тысячи арестантов, бандитов и психопатов, которые составляли главный взрывоопасный элемент в распадавшемся обществе. Новая власть распустила царскую армию, предоставив самим себе тысячи людей, обученных убивать, а среди них были и бывшие каторжники, призванные из Сибири на фронт. Некоторые из таких каторжников начали убивать по приказам новой большевистской власти. �?менно на этой волне насилия, захлестнувшей сначала Петроград (где двух деятелей свергнутого Временного правительства матросы убили на больничных койках), а потом Москву, большевики пришли к власти. Злобу и мстительность населения большевики направили в русло карательной системы для разоблачения, задержания и обезвреживания классового врага: эту карательную систему назвали ЧК.

Самым дешевым и верным способом проведения такой кампании оказался расстрел. Когда правительство Керенского предложило восстановить смертную казнь для дезертиров, большевики громко протестовали, но в феврале 1918 г., пробыв у власти всего три месяца, они письменно дали ЧК право расстреливать своих жертв без санкции свыше, без обвинения, без суда. Власть над жизнью или смертью любого гражданина воодушевила ЧК: она стала развиваться как грибковое заболевание. К июню 1918 г. каждая область, каждый район, где правил Совет рабочих и солдат, организовали свою собственную чрезвычайную комиссию. �?х компетенция была неопределенной и почти неограниченной: контрразведка, контроль над буржуазией, насильственное осуществление советских указов; их характер зависел от местных личностей и настроений. Только через годы, когда войска белых отступили от Центральной России, эти часто варварские и непредсказуемые (иногда более умеренные, если находились под контролем эсеров или умеренных марксистов-небольшевиков) органы подчинились московской власти Дзержинского.

Те большевики-дипломаты, кто, подобно Адольфу �?оффе, пытался представлять за границей советское правительство как цивилизованное государство, были смущены самоуправством и насилием ЧК. 13 апреля 1918 г. �?оффе призвал Петроградское бюро отменить ЧК, ссылаясь на то, что «комиссии Урицкого и Дзержинского более вредны, чем полезны, и в своей деятельности применяют совершенно недопустимые, явно провокационные приемы…». Даже пробольшевистские юристы были в ужасе: 12 июля В. А. Жданов, который в 1903 г. защищал убийцу великого князя Сергея Александровича, написал протест профессору Владимиру Бонч-Бруевичу, близкому знакомому Ленина:

«Отсутствие контроля, право решения дел, отсутствие защиты, гласности и права обжалования, допущение провокаций неизбежно приводят и будут приводить комиссию к тому, что в ней совьют гнездо люди, которые под покровом тайны и безумной бесконтрольной власти будут обделывать свои личные или партийные дела. �? практика комиссии подтверждает все это. Я утверждаю, что деятельность ЧК необходимо будет являться сильнейшим дискредитованием советской власти».

Незадолго до своей смерти два патриарха русской литературы и мысли, Владимир Короленко и князь-анархист Петр Кропоткин, красноречиво протестовали против смертной казни. Всё попусту: за Дзержинским осталась власть над жизнью и смертью.

По мере того как ЧК становилась централизованным учреждением, она раздроблялась, превращаясь в сложный организм, который распространился по всей стране. ЧК заведовала контрразведкой и контролировала вооруженные силы; осуществляла надзор за железными дорогами и перлюстрировала письма и телеграммы; разоружала политических противников, включая членов других левых партий; боролась с саботажем и диверсиями; руководила иностранной разведкой. �?з горстки петроградских партийных работников, солдат и матросов ЧК разрослась за два года и стала армией из 20 000 вооруженных мужчин и женщин очень разнородного происхождения, объединенных лишь убежденностью в собственной правоте и чувством безнаказанности. �?х вдохновляла скорее паника, чем энтузиазм. В Петрограде, под истеричным управлением Григория Зиновьева, чекистские начальники сменялись почти каждый месяц, каждый новый шеф доказывал, что он еще более беспощаден, чем предыдущий. Чекисты переутомлялись: средний следователь вел не меньше ста дел.

�? ещё маленький фрагмент из той же главы. Нынешняя гэбешная провокация с делом "Нового величия" очень напоминает ситуацию с расстрелами тогда в начале 20-х... Только в "ясельном" исполнении:

От ЧК к ГПУ

Чекистов-взяточников, если их ловили, Дзержинский расстреливал; у чекистов, изменивших женам, он удерживал алименты из зарплаты. Но те чекисты, которые расстреливали невиновных или выбивали из арестованных признания, не слышали от него даже мягкого упрека. Решение уральских партийцев и чекистов в июле 1918 г. расстрелять Николая II с семьей не было согласовано с московской ЧК, но убийство было одобрено впоследствии. После гибели царской семьи Горький умолял Ленина (тот будто бы соглашался) покончить с расстрелами. Несмотря на решение Ленина, Петерс приказал ЧК расстрелять великих князей, заключенных в Петрограде, включая безобидного Николая Михайловича, известного историка. Великих князей избили – некоторых пришлось вынести на расстрел на носилках, – раздели догола и расстреляли. Петерса никто ни в чем не упрекал.

Только в случаях массовой фабрикации дел Дзержинский иногда вмешивался. В июне 1921 г. в Себеже, на латвийской границе, один чекист, некий Павлович, выдумал заговор под названием «Вихрь» и арестовал сотню людей на расстрел. Василий Ульрих, который станет главным прокурором в 1930-х гг. и будет помогать Сталину посылать на смерть тысячи людей, вместе с Аграновым, советником Дзержинского по вопросам интеллигенции, пошли на поводу у комбинатора. Только к концу года Дзержинский убедился в фальсификации и расстрелял самого Павловича. Но такие расследования были исключением из правила, и целая серия фиктивных заговоров, выдуманных ЧК, стоила жизни бесчисленным интеллигентам.

[VladRamm]

"Если не могут найти врагов, значит, их надо придумать"

За последние годы российские спецслужбы арестовали более 360 предполагаемых шпионов. При этом обвинения обоснованы лишь в редких случаях, отмечает журналист немецкого издания Die Welt Павел Локшин.

Арестованный Пол Уилан, ветеран войск морской пехоты США и настоящий фанат России, якобы купивший флешку с конфиденциальным списком сотрудников одного из российских ведомств в сфере безопасности, выглядит в глазах российской общественности идеальным шпионом. "Кем бы ни был Уилан на самом деле, его случай вписывается в тенденцию, которая пока коснулась в основном местных жителей и лишь некоторых иностранцев: Россия на протяжении нескольких лет охвачена шпиономанией", - констатирует автор статьи.

В прошлом году президент Владимир Путин заявил, что в одном лишь 2017 году в России была пресечена деятельность более 360 агентов и сотрудников иностранных спецслужб. При этом, замечает журналист, "многие из известных случаев последних лет, речь в которых шла о шпионаже или о государственной измене, скорее похожи на безосновательные обвинения".

Так, в государственной измене обвинили Светлану Давыдову, домохозяйку и мать семерых детей, которая услышала в маршрутке, как военнослужащий рассказывал о командировке на Украину, и позвонила после этого в украинское посольство. "Давыдовой повезло: уголовное дело было прекращено, возмущение СМ�? и давление общественности оказались слишком сильными", - отмечает издание.

"Большинству других обвиняемых в шпионаже повезло меньше, - продолжает журналист. - Петра Парпулова, авиадиспетчера сочинского аэропорта, обвинили в том, что во время отдыха в Грузии он передал грузинской разведке сведения о полетах российских военных вертолетов. Обвинение даже не удосужилось предоставить доказательства того, что Парпулов вообще располагал этой конфиденциальной информацией. В 2016 году авиадиспетчер был приговорен к 12 годам колонии".

Три года назад в тюрьме скончался профессор Евгений Афанасьев, которого осудили за разглашение государственной тайны, хотя, замечает Локшин, информация, о которой шла речь, была признана государственной тайной лишь в ходе судебного процесса.

"Российские правозащитники из объединения "Команда 29" критикуют то, что адвокаты, назначенные судом, фактически являются помощниками обвинения, а большинство процессов проходят в закрытом режиме, правозащитников к ним не допускают. В редких случаях, когда к делу подключается независимый адвокат, выясняется, что в производстве по делу имеются многочисленные нарушения, а аргументы обвинения недостоверны. Однако суды чаще всего встают на сторону обвинения (...)", - говорится в статье.

"Если не могут найти врагов, значит, их надо придумать", - сказал учредитель "Команды 29" адвокат �?ван Павлов в интервью оппозиционной "Новой газете".

"Зачастую абсолютно неясно, какая информация является государственной тайной, а какая нет. Разные госорганы ведут свои отдельные перечни, которые, однако, также не подлежат разглашению и нигде открыто не публикуются", - передает издание. "Поэтому Павлов, - пишет Локшин в заключение, - уверен: в группу риска входят "практически все".

https://www.inopressa.ru/article/11J...elt/spies.html