Владимир Рамм: Зачем?..

[VladRamm]

Зачем?..

Это, как Вы уже: небось, догадались по приложенной моей фотографии в бейсболке, старая тема. Я написал про вопрос «Зачем?» в 2005 году. Потом, несколько лет спустя, обратился вновь к этой проблеме... Какой «этой»?.. К существованию вечных тем в искусстве (в литературе, поэзии, драматургии, в первую очередь (для меня); но и в живописи, музыке и др.). Не только тем, но и коллизий, заимствованных авторами у своих древних (или просто «менее современных») собратьев... О драматических театральных произведениях, театральных постановках и киноверсиях, эксплуатирующих один и тот же известный сюжет... И о снобизме и снобах, презрительно выпячивающих губу и с пренебрежением отворачивающихся от современных версий на том «хлипком» основании, что они, мол, знакомы с «первоисточником». Ну и о русской культуре, являющейся органической частью культуры мировой (с перекличками через границы, языки и века), с переводами с русского на другие языки, повлиявшими на развитие этой «иноязычной» культуры (снова: литература для меня ближе, но и живопись и музыка...): и в обратную сторону – переводы на русский... Чтобы представить себе их значение для развития русской культуры (и языка!) достаточно, наверное, привести слова Нины Ковалёвой-Райт. Сергей Довлатов в своё время рекомендовал её Вере Пановой, как лучшего знатока русского языка (в смысле: «умельца» на этом языке разговаривать и писать). Она, переводчица, сказала: «Курт Воннегут сильно проигрывает... в оригинале». Просто вдумайтесь в эту фразу, в эту мысль; и послушайте эхо Ваших собственных размышлений... Русская культура – неотъемлемая часть культуры мировой (как какая-нибудь часть тела – неотъемлема от организма: отнять, конечно, можно, но ни организму, ни этой отнятой части, лучше уж точно не станет). А всякие тютчевские разговоры про то, что, мол, умом Россию не понять и т.п. – это просто метафоры «загадочности» и не более того. Ни «патриотические»... Лучше, верно, сказать: ни «псевдопатриотические» этнографические консервы (это не я придумал такое словосочетание, просто мне оно очень нравится) в виде ряженых казаков или православных хоругвеносцев, ни потуги министра-образования-для-путина, уверено выбрасывающего из школьных программ то, что составляет славу и гордость русской литературы, ради мелких конъюнктурных целей, о которых завтра никто и не вспомнит, ничто это не убьёт русской культуры (на всякий случай, напомню: говорю совсем не об этничности творцов и деятелей – сегодня, как ни печально, такая оговорка делается все более необходимой!). И только «дебилизованное» поколение будет мучительно выбираться из ямы невежества к сокровищам культуры (мировой, включая русскую), возможно, это будет происходить в иных странах – культура-то не погибнет, хотя ей тяжелее в отрыве от родной почвы (напомню, кстати: Сикорский, покинувший Россию и уже в Америке раскрутивший свои замечательные «вертолётные идеи», был попутно ещё председателем пушкинского и толстовского обществ). А может, оно окажется очередным «потерянным поколением», и уже их дети будут заново знакомиться с русской культурой и открывать для себя...

Вот это я и назвал «этой темой». Сначала мне пришлось, как пояснил, через несколько лет к ней вернуться. А тут в связи с суждением известного блогера, выступающего под ником drug_detei (чьи оценки происходящего вокруг КСО и вокруг Навального очень близки к моим оценкам – с той разницей, что соображения этого друга детей публикуются на Каспаров.ру, а я не стремлюсь к подобной известности-публичности; однако соображения эти к нам на форум переношу не без удовольствия), суждениями о то ли «вторичности», то ли «ничтожности» русской литературы, суждениями, вызвавшими у меня некоторую оторопь... Суждениями, которые я назвал бы «антипатриотичными». Не в том обиходном смысле, что в них, мол, нет патриотизма, в то время как сегодня, когда «поднимающаяся с колен Россия» находится в кольце врагов, только и мечтающих о том, чтоб её расчленить, растерзать, дезинтегрировать и т.п., когда «мы все как один должны ещё сильнее сплотиться» и т.д... Нет! Совершенно в другом смысле. Нонконформизм – это, в моём представлении, просто некоторая форма конформизма. Зависимость от общепринятых (навязываемых) мнений и оценок остаётся – она лишь меняется на противоположную, а самостоятельной от этого не становится. Самостоятельным остаётся только пафос отрицания. Тут вспомню слова Соломона Волкова из его беседы с Ириной Чайковской, посвящённой 70-летию Довлатова («Американский Довлатов»):

С. В.: …Эмигрантская пресса на Западе была зеркальным отражением советской прессы.
И. Ч.: Только с обратным знаком.
С. В.: Ну да, та была коммунистическая, а эта антикоммунистическая. Стилистически они не очень разнились — там и там пресса строилась на штампах, на казенщине. Только с той стороны это были “американские империалисты”, “агрессоры”, “загнивающий Запад”, а с этой — “кремлевские старцы”, “советчина” и прочее.

Советская, антисоветская - какая разница?!.. как говорил Довлатов... Коммунистическая, антикоммунистическая... Главное – тоталитарная... А давайте-ка, я Вам приведу заключительный довлатовский «размышлизм» из его «Марша одиноких»:

ПОСЛЕДНЯЯ КОЛОНКА...

В Союзе я диссидентом не был. (Пьянство не считается.)
Я всего лишь писал идейно чуждые рассказы. И мне пришлось уехать.
Диссидентом я стал в Америке.
Я убедился, что Америка — не филиал земного рая. И это —мое главное открытие на Западе...
Как умел, выступал я против монополии «Нового русского слова». Потому что монополия навязывает читателям ложные ценности.
Как умел, восставал против национального самолюбования. Потому что химера еврейской исключительности для меня сродни антисемитизму.
Как умел, противоречил благоговейным и туповатым адептам великого Солженицына. Потому что нет для меня авторитетов вне критики...
Я помню, откуда мы родом. Я люблю Америку, благодарен Америке, но родина моя далеко.
И меня смущает кипучий антикоммунизм, завладевший умами недавних партийных товарищей. Где же вы раньше-то были, не знающие страха публицисты? Где вы таили свои обличительные концепции? В тюрьму шли Синявский и Гинзбург. А где были вы?
Критиковать Андропова из Бруклина — легко. Вы покритикуйте Андрея Седых! (С 1973 г. владелец нью-йоркской газеты «Новое русское слово» - прим. ред.) Он вам покажет, где раки зимуют...
Потому что тоталитаризм — это вы. Тоталитаризм — это цензура, отсутствие гласности, монополизация рынка, шпиономания, консервативный язык, замалчивание истинного дара. Тоталитаризм — это директива, резолюция, окрик. Тоталитаризм — это чинопочитание, верноподданничество и приниженность,
Тоталитаризм — это вы. Вы и ваши клевреты, шестерки, опричники, неисчислимые Моргулисы, чья бездарность с лихвой уравновешивается послушанием.
И эта шваль для меня — пострашнее любого Андропова. Ибо ее вредоносная ординарность несокрушима под маской безграничного антикоммунизма.
Серые начинают и выигрывают не только дома. Серые выигрывают повсюду. Вот уже сколько лет я наблюдаю...
Я пытался участвовать в создании демократической газеты. Мой опыт был неудачным, преждевременным. И определили неудачу три равноценных фактора.
На треть виноваты мы сами. Наши попытки хитрить и лавировать были глупыми, обреченными. Деловые срывы — Непростительными.
На треть виноваты объективные причины. Сокращение эмиграции, узость и перегруженность рынка, отсутствие значительного начального капитала.
И еще треть вины ложится на русское общество. На его прагматизм, бескультурье и косность. На его равнодушие к демократическим формам жизни.
«Новый американец» был преждевременной, ранней, обреченной попыткой. Надеюсь, придут другие люди, более умные, честные, сильные и талантливые. И я без удовольствия, но с любовью передаю им мой горький опыт.
Я всегда говорил то, что думал. Ведь единственной целью моей эмиграции была свобода, А тот, кто любит свободу, рано или поздно будет достоин ее.

Итак, «странные» суждения друга детей о русской литературе и русском языке... Я начал обсуждать эти суждения в «Письмах другу детей» (письмо третье), и, наверное, у меня появятся перекрёстные ссылки. Но попала мне в руки книга Льва Лосева «Солженицын и Бродский как соседи», аннотации к которой гласит: «Разнообразные по жанру тексты, собранные в книге, явились результатом работы автора в области интерпретации литературных событий (будь то «Слово о полку Игореве» или творчество наших современников)». И вот, читая о подобных «событиях», наткнулся я на очерк «De la symétrie triste» (по-русски, по-русски, разумеется! Не стремлюсь я читать на иных языках – мне и на русском-то не прочесть всего, что хочется!). И вот в этом очерке, написанном в 2001-м, увидел я, что автор гораздо интересней и шире, чем я попытался (через несколько лет), говорит о взволновавших меня проблемах (связанных с местом русской культуры в культуре мировой). А значит, стóит продолжить разговор, начатый в очерке «Зачем?», а для этого вынуть его из «Архива», собрать разрозненные части и «поставить на собственные ноги». Что я и предприму тотчас же, и уж после этого продолжу. Итак...

Зачем?..
(начитавшись Ортеги-и-Гассета)

"Если Вы спрашиваете, то совершаете ошибку..." - сказал когда-то Дэ Шань, мастер и учитель дзен-буддизма. Нет, конечно, если Вы спрашиваете у полицейского дорогу или - у случайного прохожего который час (разумеется, без каких-либо дальнейших неблаговидных намерений), ошибки может и не случиться. А если говорить в общем... Может, Дэ Шань и прав... Что же касается вопроса, вынесенного в заголовок... Тут только руками развести...

Как-то нам с женой и младшей дочерью случилось быть в гостях. И там была сравнительно молодая пара с семилетним сыном, в котором они не чают души. Видимо, и живут-то только для него.

Моя младшая дочь выросла вдвое, пока мы в Америке, но по-прежнему "балдеет" от, услышанной в России ещё, песни Э.Успенского из мультфильма "Пластилиновая ворона", и при каждом случае, что ей покажется удобным, пытается её спеть. Вы помните, в чём там дело?.. Там "вороне, а может быть, собаке, а может быть, корове однажды повезло. Прислал ей кто-то сыру - грамм, думается, 200, а может быть, и 300, а может, полкило!.." и т.д. И вот, подобно тому как вспоминает себя поэт: "после скучного обеда ко мне забредшего соседа, поймав нежданно за полу, душу трагедией в углу..." моя дочь, изловив несчастного ребёнка, начинает терзать его историей о пластилиновой вороне. Однако, видя недоумение, смешанное с безразличием, на лице своего слушателя, осторожно осведомляется, а знаком ли он с исходным текстом - с басней Крылова о вороне и лисице.

- Нет, - вмешался молодой отец, чутко охраняющий сына от вредных влияний. - Мы не собираемся знакомить его с "творчеством" дедушки Крылова. Во-первых, зачем?.. А во-вторых, знаете ли вы (это уже и дочери, и мне), что басни Крылова - это, в действительности, басни Эзопа?.. - Какой, мол, смысл в чтении пересказа? Не лучше ли уж интересоваться первоисточником?

Ну, Иван Андреич, сочинивший такие шедевры как "Чиж и ёж", "Кукушка и орёл", "Осёл и соловей" или "Щука и кот" и другие басни, которые смело можно отнести к советскому периоду, в моей защите не нуждается... Хм! Вы, может, думаете, читатель, что "лучшим и талантливейшим"© баснописцем "советской эпохи был и остаётся" С.Михалков? Боюсь, что Вы ошибаетесь; это - Крылов Иван Андреевич. А то, что он умер ещё до начала этой эпохи, всего лишь - факт его биографии.

Но можно ли осмысленно ответить на вопрос "зачем?" Зачем знакомиться с баснями (отвлечёмся на время и от Крылова, и от Эзопа)? А зачем, вообще, стихи? Или шире, - художественная литература... Или ещё шире, - зачем искусство нормальному человеку?

- Э-э-э, батенька! - скажете Вы, и будете правы. - Это же, мол, "проблема" далёкого прошлого, начала 60-х: "физики и лирики". Неужели будем снова ту же воду в той же ступе толочь? А вот тут уж и Вы ошиблись, высокочтимый читатель. Эта, как Вы выразились, "проблема" - вовсе не проблема 60-х. Она гораздо старше. Вспомните, как Л.Н.Толстой страстно обсуждал её в своей замечательной и, к счастью, не изучаемой в школе, статье "Что такое искусство?" Очень убедительно он доказывал, что раз уж "искусство должно служить народу", то, коль скоро народу (мужику, крестьянину, живущему плодами своего труда) не нужна рафаэлевская Мадонна, то нечего тут, понимаете ли... By the way, у раннего послереволюционного Маяковского были к этой даме куда более суровые счёты! Правда, Лев Николаич сам противоречил декларируемым взглядам и своей собственной прошлой жизнью, и своим творчеством. Собственно, как К.Маркс говорил о себе: я, мол, не марксист, так и Л.Толстой вовсе не был толстовцем. Уж как Софья Андреевна-то переживала, что её муж (как теперь говорят) «перетрахал» всех девок и баб в родной деревне! Да и Лев Шестов дотошнейше обсуждает "спорность" толстовских построений в работе "Добро в учении гр.Толстого и Ницше". Это, кстати, тот самый Шестов - один из пассажиров "философского" парохода, коего И.Бродский почитал едва ли не как одного из главных своих учителей.

Однако и до Л.Толстого... Помните, ПОЭТ пытался обсуждать со своим «оппонентом» достоинства Аполлона Бельведерского ("Поэт и толпа"):

"...ты пользы, пользы в нём не зришь!
Но камень сей ведь Бог! И что же!?
Печной горшок тебе дороже:
Ты пищу в нём себе варишь!.. "

Но и ещё раньше... Можно забираться в глубь веков... В конце концов, полагаю, и наскальные изображения, пришедшие из каменного века, вовсе не являлись всего лишь инструкциями по организации охоты, несмотря на всю соблазнительность такой версии.

И дополнение из 6 мая 2012 года. По случаю вспомнил об этой своей давней статье и, взглянув на неё, сообразил, что разговор о том, зачем читать то или иное произведение, ту или иную литературу, мощно иллюстрируется документом, приведённым в рассказе Бенедикта Сарнова из четырёхтомника "Сталин и писатели"... Потрясающей книги, хочу Вам доложить!.. Из "Сталин и Горький" (в 1-м томе)

ИЗ ПИСЬМА ГОРЬКОГО ХОДАСЕВИЧУ

8 ноября 1923 года

Из новостей, ошеломляющих разум, могу сообщить, что… в России Надеждою Крупской и каким-то М. Сперанским запрещены для чтения: Платон, Кант, Шопенгауэр, Вл. Соловьев, Тэн, Рёскин, Нитче (речь, по-видимому, о Ницше - В.Р.), Л. Толстой, Лесков, Ясинский (!) и еще многие подобные еретики. И сказано: «Отдел религии должен содержать только антирелигиозные книги». Все сие будто бы отнюдь не анекдот, а напечатано в книге, именуемой: «Указатель об изъятии антихудожественной и контрреволюционной литературы из библиотек, обслуживающих массового читателя».

Замечательная статья об запретных книгах и высокомудрых запрещателях была опубликована в "Новом мире", № 5, 1990 год: С. Джимбинов. Эпитафия спецхрану?.. (там о самых разнообразных изъятиях; и фрагмент, что я привёл из книги Б.Сарнова, обнаружен был именно С. Джимбиновым) Запрет на Льва Николаевича Толстого выглядит особенно трогательно! Напомню, что муж Надежды Константиновны (председателя Главполитпросвета), товарищ Крупский, называл его бывало "зеркалом русской революции". О непреходящем значении "великого педагога" Н.Крупской, принимавшей (вместе с А.Луначарским она была очень озабочена, помнится, ликвидацией Большого Театра и иных подобных заведений) активнейшее участие в создании системы, что предназначена для правильного формирования советского (и ныне путинского) человека, с придыханием рассказывает сайт История педагогики, созданный (точной даты не нашёл, но явно позже 2006-го года) в путинское время, и представляющий собой, по моему мнению, редкостную мерзость (впрочем, объясняющую нынешнюю ситуацию с образованием в России). Смотрите (оттуда):

Вклад Н. К. Крупской в развитие марксистской педагогики

Неоценимы заслуги Н. К. Крупской как теоретика советской педагогики. Свою теоретическую работу в этой области она постоянно сочетала с непосредственным участием в деле просвещения народа, с большой организаторской работой в области народного образования. Это является одной из причин, почему выдвигаемые Надеждой Константиновной теоретические положения были всегда тесно связаны с жизнью, с практикой. Многие из них не потеряли своего значения и в наши дни.

В своих брошюрах, статьях, устных выступлениях советского периода Н. К. Крупская разработала с марксистских позиции основные проблемы коммунистического воспитания. Ее творчество очень многогранно по своей тематике: оно охватывает общие вопросы педагогики, организацию народного образования, учебно-воспитательный процесс в школе, трудовое воспитание и политехническое образование, детское коммунистическое движение воспитание в семье, дошкольное дело и ряд других вопросов.

Богатейшее педагогическое наследие Надежды Константиновны представляет собой цельную и стройную систему взглядов, единую по своему идейному содержанию. Какой бы частный педагогический вопрос Н. К. Крупская ни затрагивала, она всегда связывала его с задачами строительства нового общества с политикой партии.

Конец дополнения из 6 мая 2012 года

Что же касается "назначения" искусства, то в формуле, которую Вы, читатель, небось, помните с детства, а то и по-сейчас исповедуете, "искусство, мол, должно-таки служить народу"... Сдаётся мне, что неувязочка тут не в последнем, четвёртом слове "народу", и не в третьем - "служить", а во втором - "должно". Ничего никому искусство не "должно". Не хочешь, не можешь, не умеешь "врубаться" - это твоя заслуга, а не искусства. "Неча на зеркало пенять..."

А раз так, то сакраментальный вопрос "зачем?" как-то утрачивает смысл.

Я могу объяснить, зачем помешивать макароны, стоящие на огне... Что же до текстов... Могу объяснить, зачем читать инструкцию по работе с циркульной пилой... Но уж тексты художественные, беллетристику... Увольте!

Вы, возможно, возразите мне, что, мол, художественная литература полна моральных сентенций, порою очень глубоких. Она, мол, учит нас "расти над собой"... Come on! наивный читатель!.. Если уж говорить о моральных сентенциях, то почему бы нам не обойтись десятью заповедями? Вам что - мало?!.. А из книг, может, нам достаточно первоисточников: Библии, Корана, Талмуда?..

Вы, кстати, помните, почему была в своё время сожжена Александрийская библиотека? - Из этих самых соображений. Есть, мол, Коран. А всё остальное - суета, отвлекающая внимание от мудрости Аллаха. А иные теократические государства вчерашнего и сегодняшнего дня? Помните, режим талибов в Афганистане? Даже ООН умоляла их прекратить уничтожение памятников древней цивилизации... Почему их уничтожали? - А противоречат Корану: изображают людей, и, вообще, какие-то они не исламские... Против чего сейчас выступают студенты в Иране? - Против теократического государственного устройства с главным принципом: "Стране не нужны законы - у нас есть Коран!" А чего добиваются шиитские лидеры в Ираке? - Да этого же: исламского (теократического) государства. Эта дорога ведёт в средневековье...

Коль Вы, читатель, надеетесь, что Библия (или Талмуд), в отличие от Корана, если её сделать единственной книгой, приведёт в какое-либо иное время и место... Забудьте. Только к "451° по Фаренгейту".

Но, может быть, это - максималистское извращение, доведение до абсурда? Кто, мол, говорит о сведении всей литературы лишь к религиозным каноническим текстам? Но уж сюжеты-то заимствовать у более ранних авторов - не то чтобы нечестно, но как-то, мол, нехорошо. И не заслуживают такие нехорошие писатели-плагиаторы внимания современных читателей и, в частности, Вашего драгоценного внимания, любезный читатель... Как, согласны?

Если бы я был грубым, невоспитанным человеком, то обязательно вспомнил бы здесь историю из книги о Ф.Г.Раневской:

"Мальчик сказал: "Я сержусь на Пушкина, няня ему рассказывала сказки, а он их записал и выдал за свои." "Прелесть!" - передавала услышанное Раневская. После глубокого вздоха последовало продолжение: Но боюсь, что мальчик всё же полный идиот."

Но я, конечно же, не буду Вам этого пересказывать, "а то ещё обидится кто..."©

С сюжетами, действительно стало напряжённо последнее время. Ещё более полувека назад великий Хосе Ортега-и-Гассет писал в "Мыслях о романе":

"...я убеждён, если жанр романа и не исчерпал себя окончательно, то доживает последние дни, испытывая настолько значительный недостаток сюжетов, что писатель, вынужден его восполнять, повышая качество всех прочих компонентов произведения."

Приходится изощряться. И раньше, в пушкинские, крыловские времена приходилось, чтоб читателя привлечь. Помните, как Александр Сергеич сетовал:

"Свой слог на важный лад настроя,
Бывало, пламенный творец
Являл нам своего героя
Как совершенства образец.
Он одарял предмет любимый,
Всегда неправедно гонимый,
Душой чувствительной, умом
И привлекательным лицом.
Питая жар чистейшей страсти,
Всегда восторженный герой
Готов был жертвовать собой,
И при конце последней части
Всегда наказан был порок,
Добру достойный был венок.

А ныне все умы в тумане,
Мораль на нас наводит сон,
Порок любезен -- и в романе,
И там уж торжествует он."

Кстати, и сам А.С., будучи не только писателем, но и читателем, испытывал похожие чувства при описании своих героев:

"Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда, как утро, весела,
Как жизнь поэта простодушна,
Как поцелуй любви мила;
Глаза, как небо, голубые,
Улыбка, локоны льняные,
Движенья, голос, лёгкий стан,
Всё в Ольге... но любой роман
Возьмите и найдёте верно
Её портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил,
Но надоел он мне безмерно.
Позвольте мне, читатель мой,
Заняться..."

Да, сюжеты исчерпаны, но именно известность старого сюжета придаёт порою вкус новому произведению. Можно бы сослаться на ту самую, упомянутую вначале, "Пластилиновую ворону", но хотелось бы напомнить Вам более "вкусные" примеры.

"Ромео и Джульета" (я имею в виду сочинение Шекспира), послужила канвой для "Вестсайдской истории", одного из сильнейших и известнейших произведений ХХ века. А в современном американском фильме с тем же названием и даже с текстом, как у Шекспира, где действие перенесено в современный Нью-Йорк, где Меркуцио, вообще, - чёрный, - то, что Вы помните диалоги, не только не привносит скуку, а, скорее, наоборот... А уж чапековский апокриф "Ромео и Джульета"! Там знание шекспировского "первоисточника" делает всю историю невообразимо смешной... Знаете, зачем кавычки у слова "первоисточник"? - Да, чтобы Вы не подумали, что Шекспир оригинален. Он ведь "сочинил" свою "пьеску" под впечатлением поэмы (3 000 строк!) Артура Брука "Romeus & Julia" (1562г.).

Что теперь - забудем бессмертное творение Шекспира и срочно начнём возводить памятники А.Бруку? "Ах, покажите, покажите нам портрет этого гения!.." Нет, погодим немного. Ведь сюжет любви двух молодых людей из враждующих семей с трагической их гибелью в результате недоразумения много раз обрабатывался уже в древней литературе. Ко времени итальянского возрождения сюжет этот стал весьма популярен. Ранняя из сохранившихся (!) обработок относится к 1476 г... Кстати, даже если Шекспир когда-то и рождался, до этого счастливого события ещё около века. В "Истории двух благородных любовников" Луиджи да Порто герои, наконец, получили знакомые имена Ромео и Джульета, хотя фамилии Монтекки и Капулетти автор заимствовал-таки у Данте. Но во второй половине ХVI века несколько известных авторов до того подробно описывали этот сюжет, что он даже попал в "Историю Вероны", как истинное проишествие (после чего была срочно сооружена "подлинная" гробница знаменитых любовников, которую теперь показывают всем туристам). Новелла одного из этих авторов, Банделло (1554 г.) послужила, в свою очередь, Лопе де Вега - тому самому, что ещё сочинил в 1618 г. "Собаку на сене" специально для Тереховой с Боярским - основой для одной из его 500 известных пьес (как Вы догадываетесь, на испанском). А французский перевод этой новеллы Банделло был далее переведён на английский, и потом только английский пере-перевод этот был переработан А.Бруком в поэму. И хотя эта поэма послужила Шекспиру, по-видимому, единственным источником для создания трагедии, совпадающей с поэмой во множестве деталей, - сам Брук бывало говаривал (ещё до появления творения Лопе де Вега), что, мол, уже видел на сцене пьесу на этот сюжет. Но, по всей видимости, это он только похвалялся - ведь в те времена лучшей рекомендацией какой-либо истории была не новизна её, а именно ссылка на то, что она уже рассказывалась раньше. Хотя это и странно - ведь итальянское "novella" на русский переводится как новость, а русский "роман" - на английский как novel, и это не случайное совпадение: второе значение английского "novel" (adjective) - это тоже новый, неизведанный.

Так кому будем возводить памятник, восторженный читатель?

А сюжет "Золушки"? Вам недостаточно упомянуть "Оливера Твиста", "My fair Lady" да и самого "Пигмалиона", "Pretty women" и фильмы с участием Shirley Temple? Ну, вспомните сами ещё 2-3 десятка произведений с похожим сюжетом, трудолюбивый читатель!

А сюжеты с переодеваниями - мужчины в женщину ("Tootsy"), женщины в мужчину ("Гусарская баллада")? Или женщины в мужчину, переодевающегося в женщину(“Victor,Victoria”)...Не подсказывать, сами справитесь?.. А близнецы с бесконечной путаницей? А, скажем, сюжет "Стрекозы и Муравья", занимавший многих европейских баснописцев после Эзопа и до Крылова? По нему в 1990 году был создан фильм "Такси-блюз," с известным П.Мамоновым в роли стрекозы, - вернее, саксафониста. Фильм, кстати, получил Гран-при на Каннском кинофестивале...

Нет, читатель, не только стихи порой растут из сора, "не ведая стыда". Как и старые, тёртые-перетёртые сюжеты, уголовная хроника, между прочим, - тоже источник сюжетов не только для детективов. Бессмертный роман Стендаля "Красное и чёрное" родился из заурядного уголовного дела, а бестселлер Трумена Капоте "Хладнокровное убийство"- из набранного петитом сообщения, которое мастер прочёл в "Нью-Йорк Таймс," купленной, чтобы скоротать долгий путь в метро (что-то там с машиной у него случилось).

Я уже ссылался на "Мысли о романе" Ортеги-и-Гассета. Хотел бы и закончить свои заметки словами мудрого испанца:

"...приключение, или сюжет, только предлог, своего рода нить, на которую нанизаны жемчужины ожерелья. Нам ещё предстоит в своё время убедиться: такая нить совершенно необходима..."

Однако же

"Усматривать недостатки какого-либо романа в том, "его сюжет малоинтересен", - грубая ошибка критики... Нет, не сюжет служит источником наслаждения - нам вовсе не важно знать, что произойдёт с тем или иным персонажем. И вот доказательство: сюжет любого романа можно изложить в двух словах. Но тогда он совершенно не интересен. Мы хотим, чтобы автор остановился, чтобы он несколько раз обвёл нас вокруг своих героев. Мы лишь тогда получим удовольствие, когда по-настоящему познакомимся с ними, поймём, постигнем их мир, привыкнем к ним, как привыкаешь к старым друзьям, о которых известно всё и которые при каждой встрече щедро дарят богатство души...
Однажды я попытался уяснить себе причину того достаточно скромного удовольствия, которое мне доставляют американские фильмы, выстроенные в целый ряд серий или эпизодов...

Я - это здесь не я, а Хосе Ортега. Не знаю, как Вы, читатель, а я охотно подставил бы тут и себя.

(Произведение, состоящее из одних эпизодов, напоминает обед из одних закусок или спектакль из одних антрактов.) К немалому изумлению, я обнаружил, что наслаждаюсь отнюдь не сюжетом, кстати, весьма глупым, а действующими лицами. Больше всего мне нравились фильмы с героями интересными, привлекательными. И интерес был обусловлен не ролью, а её удачным актёрским воплощением. Кинофильмы с красивыми исполнителями в ролях детектива и молодой американки можно смотреть бесконечно, не испытывая ни малейшей скуки. Не важно, что происходит, - нам нравится, как эти люди входят, уходят, передвигаются по экрану. Не важно, что они делают, -- наоборот, всё важно, лишь поскольку это делают они!

[VladRamm]

Заметьте, что, хотя эссе Ортеги и называется "Мысли о романе", не о романе только его мысли.

Обращаясь к старым романам, которые выдержали испытание временем и до сих пор радуют читателей, неизбежно приходишь к выводу: наше внимание привлекают скорее сами герои, а не их приключения. В принципе можно представить себе такого "Дон Кихота", где с рыцарем и слугой будут происходить совсем иные приключения, и этот роман ни в чём не уступит великому творению Сервантеса. То же относится к Жюльену Сорелю и Давиду Копперфильду."

Я лишь замечу вслед за Ортегой, что это же можно, наверное, отнести и к Евгению Онегину, и к Павлу Иванычу Чичикову, и даже к таким героям как Остап Бендер и Йозеф Швейк.

Полагаю, что Вы не станете спрашивать, зачем я всё это написал. А если станете, то... Попробуйте начать сначала: "Если Вы спрашиваете, то совершаете ошибку,.." - сказал когда-то Дэ Шань...


Июль 2005

Так закончился мой начальный текст. А вот продолжение, написанное год назад:

Мне представляется, что вопросы, которые я пытался обсуждать много лет назад, касающиеся роли и "назначения" искусства, и прежде всего поэзии (но и всего остального)... Что вопросы эти являются вечными. Вот и сейчас, участие людей, связанных с искусством, тех, которых ещё недавно почитали как достойных, в группе доверенных лиц виднейшего из представителей питерской шпаны, сервильные речи и интервью многих из них... Особенно тех из этих многих, на чьих лицах, казалось бы, лежит печать (или хотя бы тень!) интеллекта... Всё это не только огорчает, но и вопиёт о бесконечной неразрешимости вопроса "Зачем?" (Хм! Система проверки правописания спросила у меня, настаиваю ли я, что "вопиёт"; может "вопит"?.. Нет, пожалуй, всё же вопиёт!)

А вот сегодня (15.05.2012) наткнулся я на фрагмент в книге Бенедикта Сарнова "Сталин и писатели" (книге, что нравится мне всё больше и больше), посвящённой как раз тому месту, которое большевистские вожди (а значит, и неизменная, да и неизменяемая "советская" власть) отводили искусству... И литературе, и живописи, и театру, и музыке... Уже не Н.К. Крупская, а лично товарищ Крупский (придумавший и внедривший в России тот великий шаблон для построения "партий нового типа", по которому далее, основываясь на опыте т.Крупского, были построены его последователями необыкновенно эффективные "новотипные" партии в Италии и в Германии - одна из них получила гордое название "фашистской" (борющейся за всеобщее счастье), а другая так и осталась рабочей, как в России, но зато добилась впечатляющих успехов в "доведении до ума" современных технологий "концентрации" и уничтожения людей... Технологий, хотя и заимствованных (частично!) в СССР, но поднятых на почти недосягаемую высоту), и товарищ Троцкий (главный специалист по организации всемирных революций), и "симпатичный грузин" товарищ Коба (Джугашвили-Сталин, вдохновитель и организатор всех наших побед, виднейший специалист по всем вопросам (почти как великий Пу), а также лучший друг работников и деятелей искусства). Я говорю об этом и хочу показать Вам, читатель, отрывок оттуда, ибо полагаю, что это поможет понять отношение нынешних властителей к таким "глупостям", как наука, образование и культура. Не только раскладки текущего бюджета, но мысли и глубокие "идеи" "корифеев"-организаторов (большевиков), перед бессмертными идеями которых, по-прежнему, если судить не по словам, а по делам их, благоговеет нынешняя властная шпана и подвластная "элита" (верноподданные).

Цитируемый фрагмент рвать не хочу - помещу целиком в следующий пост.

[VladRamm]

Итак. Из работы "Сталин и Эренбург":

Сюжет первый
«ДВОЕЖЕНЕЦ»

...Н.К. Крупская в статье «Что нравилось Ильичу из художественной литературы» вспоминает:

«Илья Лохматый» — это партийная кличка Эренбурга.

Для Ленина Эренбург был «Илья Лохматый». Для Сталина — «один из русских писателей». (О большевистском прошлом Эренбурга он в то время, когда вспомнил его рассказ «Ускомчел» (не буду здесь приводить сталинские слова; это несколькими страницами раньше, да и ещё про этот рассказ появится кусочек в тексте - В.Р.), может быть, даже еще и не знал.) Но отношение к художественной литературе и к искусству у вождя мирового пролетариата и у самого верного его ученика было примерно одинаковое. И именно оно стало главной причиной разрыва Эренбурга с его партийным прошлым.

Это признание однажды мне случилось услышать от него самого. Разговор, правда, шел не о Ленине и не о Сталине, а о Троцком.

Положив руку на лежащую перед ним рукопись (это была только что законченная им первая книга его мемуаров, стало быть, время этого разговора можно датировать довольно точно: это был апрель или май 1960-го), он говорил:

— Эту книгу я хотел бы напечатать целиком. Кроме одной главы — о Троцком. Глава о Троцком пойдет в архив. Я сам не хочу ее сейчас печатать.

И на мой немой вопрос:

— Я встретился с ним в Вене, в 1909 году. И очень он мне тогда не понравился.

— Чем? — спросил я.

— Прежде всего отношением к искусству… Может быть, даже из-за этой встречи я решил тогда отойти от партии, от партийной работы… Я не хочу сейчас печатать эту главу, потому что это мое отрицательное отношение к Троцкому может быть ложно истолковано…

Главу эту он тогда все-таки напечатал. (Собственно, не главу, а крохотный эпизод.) Имя Троцкого, правда, там упомянуто не было. Лев Давыдович был назван «видным социал-демократом», а фамилия его была заменена латинской буквой X. Но своего отрицательного отношения к этому «видному социал-демократу» Илья Григорьевич не утаил и даже не смягчил:

Троцкий и сам недурно писал. (Его партийная кличка в молодые годы была — «Перо».) И писал он не только на политические и экономические темы. Его статьи о литературе, его портреты писателей-современников в свое время составили два солидных тома (про многих там интересно. А про юного К.Чуковского - ужасно смешно - В.Р.). Но и в этих своих статьях и портретах об искусстве он неизменно говорил, «как о чем-то второстепенном, подсобном».

Точно так же относился к художественной литературе и искусству и Ленин.

В самом знаменитом раннем своем романе «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников…» Эренбург изобразил Владимира Ильича под именем «Великого инквизитора». Впрочем, под этим именем он фигурирует только в названии главы, в которой появляется. (Глава называется: «Великий инквизитор без легенды».) В дальнейшем он скромно именуется «Главным коммунистом». Но и в том и в другом случае не может быть ни малейших сомнений, насчет того, КТО выведен в саркастическом эренбурговском романе под этими прозрачными псевдонимами.

Беседуя с «Главным коммунистом» на разные темы, Хуренито касается и искусства. Разумеется, в том духе, в каком только и можно было этого ждать от «великого провокатора»:

Это, конечно, пародия. Но не слишком далеко уклонившаяся от реальности, о чем ярче всего свидетельствует хорошо известная телефонограмма Ленина Луначарскому:

Эта телефонограмма была, конечно, продиктована Лениным в состоянии крайнего раздражения. Луначарский, видать, сильно его достал своими вечными хлопотами о театрах ("хлопоты о театрах" - это здорово! Ведь Луначарский вместе с Крупской пытались закрыть Большой театр! - В.Г.). Но совпадение этого ответа Ленина Луначарскому с ответом эренбурговского «Главного коммуниста» на вопрос Хуренито, согласитесь, впечатляет. Ведь Эренбург, сочиняя свой первый роман, об этой переписке Владимира Ильича с Анатолием Васильевичем знать ничего не мог: обнародована она была гораздо позже.

Да, о переписке Ленина с Луначарским он тогда еще ничего не знал. Но о Ленине у него давно уже составилось вполне определенное представление. И составилось оно на основе личных впечатлений:

Это — когда он еще был «наивным и восторженным». А вскоре, — каких-нибудь несколько месяцев спустя, — когда эту наивную восторженность с него как ветром сдуло, отношения его с Ильичем и вовсе разладились:

Для нас тут важно не столько то, что Ленину не понравился эренбурговский журнал, сколько то, что Ленина и его взаимоотношения с соратниками Эренбург тогда воспринимал юмористически. (Чтобы не сказать — иронически.)

Это подтверждает в своих воспоминаниях о Ленине Г. Зиновьев:

У Зиновьева, как человека мыслящего исключительно в пределах тогдашней внутрипартийной борьбы, тут возникла естественная (для него) аберрация. На самом деле Эренбург отошел не от большевиков, а от партийных дел и партийного мышления.

Что именно его от них оттолкнуло, мы уже знаем. Но не лишним будет к этому добавить еще одну реплику Ленина, которую приводит Юрий Анненков в своих мемуарах:

Ленин по крайней мере признавал, что в искусстве он не специалист, и интересующихся этими проблемами отсылал к Луначарскому. Но Троцкий, судя по всему, готов был счесть себя специалистом и в этой области. Не боги, в самом деле, горшки обжигают. Ну, а уж о Сталине и говорить нечего. Корифей всех наук… Вспомним, как он разбирал малоизвестный рассказ Горького, пренебрегая недовольством присутствующего на этом разборе автора.

Но это — позже.

В то время, когда он читал в Свердловском университете свои лекции об основах ленинизма, корифеем всех наук он себя еще не ощущал. Скорее напротив: чувствовал некоторую неуверенность, когда ему приходилось (а приходилось!) вторгаться в интеллектуальные сферы.

Вячеслав Всеволодович Иванов — сын знаменитого в 20-е годы писателя Всеволода Иванова — рассказывает в своих воспоминаниях об отце, что Сталин, похвалив однажды какую-то его книгу (дело было в 1925 году), сказал, что готов даже сам написать предисловие к следующей его книге. Всеволод Вячеславович от этой чести отказался, сказав, что хорошая книга ни в каких предисловиях не нуждаемся, а плохую никакое предисловие не спасет.

В такой же роли покровителя, готового защитить писателя, которому трудно приходится в его взаимоотношениях с суровой советской властью, предстает перед нами Сталин в воспоминаниях В. Вересаева о том, как он читал главы из своего романа «В тупике» в гостях у другого тогдашнего «покровителя искусств» — Каменева:

Сталин явно бравирует тут широтой своего взгляда на дела литературные. И точно так же он явно бравирует своей начитанностью и широтой своих литературных вкусов, вставляя в рассуждения о ленинском стиле работы в одном случае — ссылку на рассказ Эренбурга, в другом — на рассказ Пильняка. И у того, и у другого репутация у ортодоксальных советских тогдашних (рапповских) литвождей была самая плохая.

Стимул, побудивший Сталина в своих лекциях «Об основах ленинизма» вдруг вспомнить малоизвестный эренбурговский рассказ (вот этот самый "Ускомчел" - В.Р.), конечно, тоже представляет для нас некоторый интерес. Но еще интереснее то прочтение этого рассказа, которое демонстрирует нам в этом своем рассуждении Сталин:

Яркий пример такого вырождения русского революционного размаха в маниловщину будто бы и представил нам в своем рассказе Эренбург.

На самом деле же деле рассказ Эренбурга «Ускомчел» — совсем о другом.

Это бросается в глаза сразу, с первых его строк, с тех нескольких первых штрихов, какими писатель набрасывает беглый портрет героя этого своего рассказа:

Как по-вашему, — похож этот персонаж на человека, одержимого русским революционным размахом?

Похож он скорее на другого героя того же Эренбурга— одного из учеников Хулио Хуренито Алексея Спиридоновича Тишина:

Даже бородки у них одинаковые. У одного она — «недосевная», у другого — «взошедшая как будто в год неурожая».

Внешность, однако, в этом случае, как оказалось, была обманчива:

И не только коммунистом, но даже весьма ответственным работником. Чем именно он там у них, в Кремле, ведал, в рассказе не сказано. Сказано туманно, что «определенных функций не имел, а ум свой всеобъемлющий ко всякой диковине прикладывал».

Знакомимся же мы с Возовым в тот момент, когда он, «отделив свет от тьмы, творил, не мудрствуя, мир».

Шесть дней и шесть ночей, без сна и отдыха, рисовал он круги, треугольники и прочие схемы, которые вкупе должны были составить проект Усовершенствованного коммунистического человека. А на седьмой день, когда он, подобно Творцу всей нашей вселенной, опочил от трудов своих, —

Далее события развиваются примерно так, как в андерсеновской «Тени». Тень Возова, — вернее, не тень, а материализовавшийся из нарисованных им кружков, ромбов и треугольничков искусственный его двойник начинает жить самостоятельной жизнью, постепенно опережая, оттесняя, отодвигая на обочину жизни своего создателя. Он успевает раньше него сделать какой-то важный доклад. Опережая его, является к любимой девушке Возова — Тане, пытаясь и тут занять место своего творца.

Тут, правда, он не преуспел, а если что у него и вышло, так только то, что он сумел вызвать у Тани искреннее отвращение к бывшему ее возлюбленному:

(И вот в этом-месте я и узнал нашего "незаменимчика", нашего Вована, нашего великого Пу. И отношения с женой, и с другими женщинами, и с демографической проблемой - они отсюда, из этого "Ускомчела" - В.Р.)

И кончается рассказ тоже не по Андерсену.

Герой рассказа, как и хозяин андерсеновской тени, впадает в ничтожество и гибнет. Но созданный по его безумному проекту «ускомчел» не торжествует, а тоже гибнет вместе со своим создателем.

Но крах терпит не только проект Возова, породивший на свет недолговечного «ускомчела». Столь же очевидный и несомненый крах терпит и другой — большой — проект, созданный учителями и вдохновителями Возова:

Эти огромные стекляннные дома и бетонные городища, эти просторные квадратики жилья напоминают незадолго до этого эренбурговского рассказа написанную антиутопию Е. Замятина — «Мы». С той, впрочем, весьма существенной разницей, что у Замятина «ускомчелы» торжествуют. И торжествует бездушный, механический мир победившей утопии, раздавливая в лепешку бунтующего живого человека. Эренбург же — бегло, несколькими штрихами, но достаточно убедительно — показал в этом маленьком своем рассказе всю беспочвенность, выморочность, обреченность коммунистической утопии (А я из-за этого захотел рассказать Вам, читатель, о рассказе Эренбурга и о книге Сарнова, в части ему посвящённой - В.Р.).

Ничего этого Сталин в рассказе Эренбурга не прочел, не разглядел, не увидел. Для него этот рассказ — не более чем сатира «на болезнь «революционного» сочинительства и «революционного» планотворчества, имеющая своим источником «веру в силу декрета, могущего всё устроить и всё переделать».

Что же это? Какой-то органический дефект восприятия? Или правильно прочесть рассказ ему помешала неподлинность, несерьезность стимула, побудившего его обратиться к этому рассказу?

Но разве не с тем же явлением сталкиваемся мы, читая знаменитую статью Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции»?

Стимул, заставивший Ленина написать эту статью, был более чем серьезен. Строя свою идеологическую вселенную, Ленин не мог обойти Толстого. И эту гору, эту глыбу, стоящую на его пути, надо было как-то вписать в свою картину мира, приспособить к своим целям.

При всей разнице между Лениным и Сталиным, — не говоря уже о гигантской разнице между великими творениями Л.Н. Толстого и маленьким, между нами говоря, довольно слабеньким рассказом Эренбурга, — в самом подходе вождя мирового пролетариата и продолжателя его дела к истолкованию художественного текста мы видим нечто общее. Собственно, это один и тот же подход.

У Михаила Зощенко есть рассказ «В пушкинские дни». Герой этого рассказа — управдом — произносит речь о Пушкине, в которой он, между прочим, сообщает:

Не очень ясно представляя себе, что такое Пушкин, зачем он нужен и почему вокруг его имени поднята вся эта шумиха (дело происходит в 1937 году, когда по всей стране, с огромным размахом отмечалось столетие со дня гибели Александра Сергеевича), он — весьма разумно — хочет использовать это непонятное явление в своих целях.

В сущности, именно так поступил Ленин с Л.Н. Толстым, а Сталин с рассказом Эренбурга.

Это тот самый подход, который в свое время отвратил Эренбурга от Троцкого: «Он говорил об искусстве как о второстепенном, подсобном». Именно это, как мы помним, было главным стимулом, заставившим молодого Эренбурга отойти от партийной работы.

В тот момент ему, вероятно, казалось, что он навсегда порывает и с политикой. Но уйти от политики, порвать свою связь с этой первой своей, «законной» женой ему, как мы знаем, не удалось.

Эту связь он сохранил до последнего дня своей долгой жизни.

* * *

Евгений Замятин свое письмо Сталину (июнь 1931 года), в котором просил разрешить ему покинуть СССР и уехать за границу, начал такой патетической фразой:

Далее он объяснял, что для него, как для писателя, высшей мерой наказания, то есть смертным приговором, является невозможность писать и печататься.

Он ясно дал понять, что ни при каких обстоятельствах, никогда не примкнет к «лагерю реакции», то есть к литераторам-белоэмигрантам, с которыми у него нет и не может быть ничего общего. И даже намекнул, что и там, за гранили, хотел бы (и мог бы) остаться советским писателем:

Один из биографов Эренбурга, процитировав эту замятинскую реплику, сделал к ней такое примечание:

О чем догадался Борис Парамонов, догадаться не трудно. Оставив эти догадки на его совести, отметим, однако, что даже в 20-е годы (о 30-х, когда Эренбург был парижским корреспондентом «Известий», и говорить нечего) положение Эренбурга, обретавшегося тогда в «мачехе Российских городов» (так Ходасевич назвал тогдашний Берлин), и в самом деле сильно отличалось от положения других «берлинских русских».

Вот как описывал эту его тогдашнюю жизнь Виктор Шкловский, живший в то время в том же Берлине:

Природа, как вы понимаете, тут ни при чем. Советским паспортом Эренбурга одарила не природа.

Легкая ирония Шкловского (в отличие от злой догадки Парамонова) безобидна. Но при этом чувствуется, что этот дар, полученный Эренбургом то ли за какие-то неведомые нам заслуги, то ли просто по прихоти судьбы, в глазах Шкловского имеет весьма большую ценность.

Еще бы! Ведь сам он, чтобы получить (точнее — вернуть себе) этот советский паспорт, должен был подписать акт о безоговорочной капитуляции:

Такой акт о безоговорочной капитуляции подписал каждый эмигрант, решивший вернуться на родину. Разумеется, не дословно такой же: каждый волен был выбрать свою форму. Но каждый заплатил за возвращение в СССР свою цену. А.Н. Толстой — одну. Андрей Белый — другую. Страшно расплатился за свой советский паспорт муж Цветаевой — Сергей Эфрон.

Счастливчик Эренбург, одаренный советским паспортом «от природы», ничего платить вроде был не должен. Но и он свою цену за него уплатил тоже.